Всё так (сборник)
Шрифт:
С поцелуями выходила та же нестыковка. Конечно, он был идеальным первым кандидатом на пробу процесса. В тех книгах, о которых он мне рассказывал, целовались бесконечно: граф Монте-Кристо с госпожой де Реналь, Жюльен Сорель с госпожой Бовари, всадник без головы с лошадью… В общем, я уже не помню, кто с кем. Не помню, просто знаю теперь… Теперь уже знаю…
Но это не важно.
Важно, что он не умел. Где бы ему было учиться? В химической лаборатории нашего университета? В шахматном клубе? На бесконечных
Мне пришлось пройти курсы с другими. Курсы первой любви, хождения в кино, чтобы держаться за руки, целования в подъездах… Расставания, конечно, тоже пришлось пережить. И разные душевные травмы, а еще соперниц, изменения прически и отношения к учебе. Имена соперниц сегодня не имеют решительно никакого значения. Зато на этой волне меня даже выбрали в комсомольское бюро. А Илью в бюро выбирали всегда. Еще с октябрятских времен. Не помню, какое у нас, у октябрят, было бюро, но было же… Как же это – дети, и без бюро?
Не знаю, что было раньше – курица или яйцо. Илья говорил, что яйцо. В смысле, идея… Но лично он одними идеями не ограничивался. И одну олимпийку привел прямо на школьную дискотеку. Ужас, конечно, на курьих ножках. Зато сразу были видны мозги. Он потом и других приводил. Тоже с мозгами, но без шампуня. И даже без детского мыла. Я тогда сразу поняла, что победа в олимпиаде равна немытью головы. И сказала об этом Илье.
– Как тебе не стыдно? – спросил он.
– Мне? – удивилась я. Ну настоящая же наглость – он привел, а мне же еще и стыдно!
– Марина, – сказал он.
– Что? – спросила я.
Ничего. Он меня поцеловал. Лучше, чем «курс первой любви». И лучше, чем «подготовительное отделение второй».
Я пожала плечами. Но мне почему-то стало грустно.
Илья танцевал с олимпийкой. И пошел провожать ее домой.
Я долго и сладко ссорилась в подъезде с одним мальчиком, имя которого тоже не имеет сегодня решительно никакого значения.
Той ночью я уже знала, что Илья мне обязательно позвонит. Я взяла в кровать желтый, заслуженно переплетенный изолентой телефонный аппарат и положила его под подушку.
Скоро-скоро. Может быть, прямо сейчас.
Илья никогда не обманывал моих ожиданий.
Он позвонил примерно через год.
В детстве «скоро-скоро» у нас наступало гораздо раньше, чем теперь.
* * *
В предпоследний раз мы встречались еще до вторых детей. У меня тоже уже были деньги. И одежка от Антонио Марраса. Один костюмчик и одна кофточка.
Была осень. Очень кстати для костюмчика. Осень без дождя. Горы желтых листьев. Я бы сказала «кучи», но это неромантическое слово.
В нашем городе листья по-прежнему жгли. И терпкий мужской запах костров смешивался
С этим своим самолетиком он мог стать главным летчиком-истребителем Северной Кореи. И победить всех врагов. Но ему, наверное, было лень.
Он тогда был во второй раз не женат. Я – во второй раз не замужем. Кайф…
Нам обоим было больно. Мы очень не любили, когда нас бросали.
Мы постарели, ушли в бизнес, утратили бдительность и не успели хлопнуть дверью первыми.
Кроме того, розовые девичьи колготки у меня на балконе сменились джинсами «ниже трусов». Зато их стирала машина-автомат. В моей сумке снова были фотографии. А моя копия, на этот раз в подростковом варианте, отбыла в тур выходного дня. Смотреть ковыль. Я надеялась, что ковыль – это не конопля. И Илья уверил меня в том, что ковыль и конопля – это большая разница.
Он по-прежнему был вундеркиндом. И в его голове водились бесконечные километры твердых, точных и лишних знаний.
А ковыль спасал меня от проблемы дождя и забытых на балконе джинсов.
Я была свободна.
А его сын был моложе моей дочери на два года. В день рождения Илья купил ему пропуск в Дворянское собрание. Сергей Ильич, он же Сер Иль Ким, – потомственный российский князь. Прямо из Долгоруких. Он учился где-то в Англии.
Ну а где же еще?
В тот предпоследний раз была моя очередь. В нашей любимой ленинской польке «Шаг вперед, два шага назад» была моя очередь ставить ногу.
Мы с Ильей никогда не нарушали наших железных правил.
Только очень хотелось плакать. Приходилось пить вино мелкими-мелкими глотками и делать вид, что я борюсь с икотой.
Икота – удел сильных. И худых. Я ела пирожные, не уговаривая их в том, что они помидоры. И не чувствуя вкуса. Резиновые бисквиты с привкусом стирального порошка.
– Икота-икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого, – сказал Илья.
– Может, ты наконец прекратишь? – возмутилась я. – Сил нет никаких.
– Ладно. – Он равнодушно пожал плечами. – А что прекратить?
– Прекратить мне сниться! – Я стукнула кулаком по столу. – У меня сейчас нет на тебя сил! Я не могу жить двойной жизнью. Мне надо разобраться с реальностью! Я встаю измотанная, искрученная…
– Ис… какая? – спросил он.
– Так да или нет? – строго спросила я.
– Конечно, нет.
– Тогда я прекращу! Я сама это прекращу. Вот.
– Нет, – испугался он, но быстро взял себя в руки. – Впрочем, со своими снами ты вольна делать все что хочешь. А с моими, уж позволь…