Все тайны Алисы
Шрифт:
— Доля истины в этом есть, кстати, — безмятежно отозвалась Елизавета, уже погрузившаяся в скромный «шедевр» новорусской словесности. — В триллерах очень важно присутствие энного количества трупов… — Она так нехорошо улыбнулась, что Алиса поежилась.
«Иногда писатели сходят с ума, — подумала она, с опаской глядя на подругу. — Кто знает, вдруг у Елизаветы началось умопомешательство? Правда, она еще пока не стала писателем. Хоть бы нас не приняли на работу, честное слово!»
— Все равно не пойму, зачем надо было покупать эту книжку, — проворчала Алиса. — Честное слово, не понимаю… Нам же дали по книге: сиди себе, читай, если так хочется
— Я хочу стать лучшей, — заявила Елизавета. — Можешь сейчас прочитать мне проповедь о смирении, гордыне и хорошей литературе, меня эго не тронет! Бог знает, до чего я устала жить на гроши, которые кончаются сразу, стоит только им появиться. Ты слышала, сколько нам будут платить? Целую тысячу за жалких семь листов откровенного бреда, который ты напишешь левой ногой!
— Я не хочу писать ногами! — запротестовала Алиса.
— Не хочешь — не надо, — пожала плечами Елизавета, почти утратив интерес к старомодной особе. — Продолжай подыскивать себе местечко под солнцем в районе Славянского рынка. Можешь еще пристроиться в местную газету. Рублей триста в месяц заработаешь… Надо было пять лет таскаться в университет и сушить мозги над «Гаргантюа и Пантагрюэлем»!
Ведя бесконечную словесную игру, начатую еще в начальных классах, они шли по проспекту и были вполне счастливы.
Начальство тоже было счастливо: те литературные опусы, которые принесли на собеседование девицы, были тут же изучены, и теперь они сидели, обсуждая «новых дурочек».
— Ты бы видел, как у темненькой челюсть отвисла, когда я ей сказал про тысячу…
— Мог бы назвать цену поменьше, — сказал задумчивый джентльмен с красивым, породистым лицом. — Ты, дорогуша, еще пообещал, что будешь поднимать планку через каждые три книги…
— Да ладно тебе, — отмахнулся тот, который вел собеседование. — Они через три книжки успеют забыть, что им было обещано…
Про тот разговор девушки не знали, а потому сохраняли полнейшую уверенность в завтрашнем дне.
Точно так же было уверено в грядущих переменах к лучшему их начальство. Тогда еще бедное начальство не знало, что раз в неделю ему будут обеспечены скандалы и капризы с Елизаветиной стороны, поскольку ее триллеры будут пользоваться бешеным спросом. А Алиса…
Придя домой и открыв книгу, Алиса принялась постигать «стиль и язык». Сначала ей показалось, что предложения в тексте напоминают школьное изложение. Нарочито односложные, они усваивались, как простые блюда. «Элайза проснулась рано. Утро было пасмурным. Красный цвет шелковых простыней померк. Элайза закрыла глаза. «Я не хочу сегодня просыпаться», — подумала она. На душе скребли кошки. Роберт сегодня не придет. Он уехал».
Алиса закрыла книгу. «Я не смогу так писать», — подумала она и почувствовала облегчение. Раз она так писать не сможет, на работу ее не возьмут… Она достала разрозненные листы с печатным текстом — это было ее, Алисино, давнее творение. Воспоминание о ее, Алисиной, первой любви, так внезапно и трагично закончившейся:
«Мышка стояла на остановке, глядя вдаль. Сигарет не было, солнца не было, смысла в жизни, на ее, Мышкин, взгляд, не было тоже. Прямо перед ней с красного плаката хитро улыбался Ленин, и отчего-то в Мышкину глупую голову притащилось воспоминание о Галкином дяде Валере. Она называла его Гуру Вар Авера. Этот гуру как-то сказал, что красный цвет — цвет безрассудного и необузданного
Прочтя собственный опус, Алиса рассмеялась, потом вздохнула и отбросила его в сторону.
— Это никому не нужно, — сказала она жестоко. На минуту ей стало жалко своих незадачливых героев. Она достала забытую, пыльную машинку. Машинка была ужасно тяжелой — все-таки «Украина», — и Алиса дотащила ее до письменного стола с трудом. Отдышалась, вытерла со лба капельки пота, села, задумчиво изучая подзабытую клавиатуру.
«Я уже сто лет ничего не писала, — вздохнула она. — Черт его знает, получится ли у меня что-нибудь путное…»
Путного у нее ничего не получилось.
«Элайза проснулась. Свет лился из открытого окна. «Мне не хочется сегодня просыпаться, — подумала Элайза, снова закрывая глаза. — Жизнь теряет смысл, когда рядом нет Роберта…»
Алиса осталась недовольна собственным «шедевром». Она хотела уже выбросить листок в мусорное ведро, но передумала.
— Все в руке Божией, — внезапно решила она. — Не примут на работу — значит, так и надо. Не всем же суждено стать писателями…
На следующий день Алиса отнесла несколько листков супермаразматического бреда в агентство.
А еще через неделю ей позволили и приятным женским голосом известили, что она, Алиса Павлищева, принята на работу.
Очистив очередную картошку, Алиса вырвалась из плена воспоминаний и с тоской взглянула в потолок — в данный момент кухонный потолок выполнял функцию вечно молчаливых небес. Алиса, увы, продолжала вести скромный образ жизни, она трусливо помалкивала о том, что ее гонорар отчего-то не растет уже целый год. Она настолько застряла в объятиях английской писательницы с ее романом о несравненной Элайзе, что стала относиться к ней как к близкой родственнице, и надежд на расставание с Элайзой у Алисы уже не осталось.
У Елизаветы, напротив, дела шли в гору: триллеры она выдавала без особенных затруднений, делала это весьма талантливо и пользовалась у читателей популярностью и спросом. От успеха у Елизаветы началась легкая мания величия. Она утверждала, что, если бы ей предложили собственное имя, она бы гордо отказалась. К чему ей это, говорила она, ссылаясь на собственную скромность, но Алисе все-таки призналась, что надеется, когда решатся материальные проблемы, написать что-то большое, великое и вечное. Именно по этой причине Елизавета позволила налепить на последнюю страницу обложки невесть откуда появившуюся фотографию, на которой была изображена объемная дама, с трудом поместившаяся в медальон, и, внимательно изучив морданцию с заплывшими маленькими глазками, удовлетворенно сообщила Мерзавцеву, что именно так, по ее мнению, должна выглядеть женщина с именем Авдотья Зырянская.
Уф! Картошка была очищена, дело Сары находилось в надежных Елизаветиных руках, за окном темнело, а нескончаемый дождь не перестал действовать Алисе на нервы.
«Уйду в редакторы-составители», — пришла ей в голову светлая мысль. Так она и сделает: будет себе спокойно и мирно расписывать рецепты, а если повезет, напишет сонник какого-нибудь Миллера… Конечно, им меньше платят, но и работы поменьше… К тому же не надо жить придуманной жизнью, забывая, где правда, а где вымысел, где Алиса — а где Элайза…