Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове
Шрифт:
«ЧЕЛО-ВЕКЪ».
Мел почти весь осыпался. Почему именно это слово? Почему через черточку?
Тишина стояла мертвая и только усиливалась от того, что где-то совсем рядом сильно скреблась мышь.
Досмагамбет вошел со двора и сказал, что лошадей привязал, но корма нет и людей никаких не видно.
«Плохо дело, — решил инспектор. — Придется отзывать Божебина, если он сам уже не сбежал. Похоже, что сбежал. Отсюда он уехал, конечно, в Батпаккару, а там… Не следовало выдавать ему вперед жалованья. А почему не следовало? Разве можно было предположить?»
Еще одна
— Дос, — попросил он слугу. — Посмотри, есть там кто?
Досмагамбет решительно прошел через кладовку и заговорил с кем-то по-казахски, потом выглянул и сказал:
— Заходите, здесь сторож есть.
В комнате учителя — а это, без всякого сомнения, была его комната — на низкой деревянной кровати поверх суконного одеяла в шапке, тулупе и рваных сапогах спал Бейшара. Вернее, он уже не спал — просыпался. Он не знал точно, действительно ли пришли какие-то гости или это ему мерещится. От голода и холода голова работала еще хуже, чем обычно.
— Ты кто? — спросил Алтынсарин.
Под распахнутой хорьковой шубой Бейшара разглядел мундир с ясными металлическими пуговицами, очень испугался, хотел вскочить, но сил едва хватило, чтобы сесть на кровати. Руки затекли, губы опухли, не слушались.
— Ты кто? — повторил господин казахского вида, но в русском мундире. — Как ты сюда попал?
— Сторож я.
— Зовут как?
— Коля.
— Как? — Алтынсарин удивился. — Как тебя зовут?
— Коля.
Юрий Иванович Божебин только так и называл его, а ни с кем, кроме Божебина, Бейшара особенно и не общался.
Алтынсарин вспомнил, что сторожем тут крещеный казах, но все-таки еще раз переспросил:
— Как тебя зовут? Как раньше в ауле звали, как фамилия?
Большому начальству надо отвечать точно, вот уже и брови нахмурил, сердится.
— В ауле звали Бейшара-Кудайберген. Теперь зовут Коля, Николай Пионеров.
Он окончательно проснулся и кинулся к печке.
— Я сейчас, господин! Извините. Я чай сделаю.
Бейшара стал раздувать тлеющий кизяк, потом выбежал, громыхая медным чайником.
Алтынсарин устало сел на табурет. Не впервой ему было видеть убогую обстановку в жилищах волостных учителей, но здесь все выглядело еще более убогим и жалким. На столе, где только что стоял чайник, Алтынсарин разглядел русско-татарскую азбуку, рядом тетрадку, приспособленную под классный журнал. Все это было покрыто слоем мохнатой пыли. В углу стояла этажерка, сделанная, видимо, самим Божебиным. Верхняя часть была ажурная, вся в выпиленных лобзиком цветочках и лепесточках. На этажерке стояла фотография: суровая, густобровая женщина в белой кофте и двое детей с нею. Вспомнилось, что Божебин хотел со временем перевезти сюда всю семью.
К этажерке приткнулись снаряженные удочки, на полу лежала мелкоячеистая рыбацкая сеть.
Вошел Бейшара, его бил озноб, который часто нападает спросонья и в холоде. Руки не слушались, когда он пытался растопить печку.
— Дос, — сказал Алтынсарин слуге. — Займись, пожалуйста, сам. И достань наши припасы.
Бейшара послушался, когда Досмагамбет брезгливо отодвинул его от печки. Чего тут суетиться, когда все равно угощать нечем: ни овечьего сыра, ни лепешки, ни муки. Про мясо и думать нечего.
— Где учитель? — спросил Бейшару Алтынсарин.
— В сарае.
Алтынсарин не понял ответа.
— Я спрашиваю, куда уехал учитель? И когда?
— Он не уехал. Он в сарае живет, в бутылке.
— Что ты несешь? В каком сарае, в какой бутылке?
— Он себе из ивовых прутьев бутылку сплел большую и туда залез. Не бутылку, а вроде бутылки, корзину такую, как рыбу ловят. Он говорит, у них такие в речках ставят. Хорошо сплел. Морда называется. Он говорит: «Я человек — рыба, я сам сплету себе ловушку, сам в нее попаду». Он в сарае, в этой ловушке лежит и ходить к нему не велит. Когда у нас еще деньги были, я баксы приглашал, чтобы лечить, чтобы шайтана выгнать. Я рубль баксы отдал; он на кобызе учителю играл, и в лицо ему плевал, и камчой его бил — не помогло. Баксы говорит, шайтан очень сильный, русский шайтан. От русской белой водки шайтан, белый шайтан. Я, говорит, его камчой бью в лицо плюю, а он смеется, не верит, что не рыба.
Горячка. Алтынсарин поднялся, застегнул шубу.
— Он и сейчас там?
— Там, господин. Только он не велит туда ходить.
Алтынсарин двинулся сквозь все мертвые комнаты школы к выходу. Бейшара шел следом.
— Много учитель пил?
— Мало.
— Как мало?
— Одну бутылку в день. Осенью две бутылки пил, когда начал. Теперь одну бутылку хватало. Он добрый очень, он мне предлагал, он говорил, что к нему жена приедет с детьми, он мне жениться советовал. Он говорил, что жить хорошо будем, песни пел… Он и сейчас иногда поет.
Бейшара затянул по-казахски на мотив «Среди долины ровныя…». Алтынсарин отворил дверь сарая. В левом углу была выкопана глубокая нора, где лежала большая рыболовная верша, действительно похожая на бутылку. Сквозь прутья Алтынсарин увидел бледное широкое лицо, черные глаза Божебина; учитель был в полушубке и треухе, руки засунуты в рукава, на ногах валенки.
«Он мертвый», — бросилось в голову, но верить в это было страшно.
— Господин Божебин! Юрий Иванович!
Сомнений не оставалось.
— Он давно здесь? — спросил Алтынсарин Бейшару.
— Месяц.
— Ел, пил? Ты ему носил?
— Я. Он потом велел не приходить. Очень плакал, если я приходил, говорил, что я его обижаю. Я, говорит, мечу икру, а ты мне мешаешь. Я перестал ходить.
— Давно перестал?
— Дня три.
— Почему ты никому не сообщил, что учитель заболел?
— Я волостному говорил, мулла Асим заезжал, на бутылку смотрел. Он говорил, что Аллах наказал учителя. И что меня накажет.
…Досмагамбет был сильным и настойчивым; всю ночь он копал могилу, а утром Божебина схоронили на склоне холма, навалили камень, постояли, сняв по русскому обычаю шапки.