Все впереди
Шрифт:
Это частное противоречие (или утверждение, с которым читатель вправе не согласиться) не снижает значения и не разрушает четкой последовательности автора в утверждении нравственно несущей мысли романа о связи, о соединении времен. Эмоциональные и трезвые суждения Жени Грузя, поразившие Медведева сходством с собственными мыслями, все ставят на свои места. «Опасность идеализации прошлого есть, но она несоизмерима с идеализацией будущего». Плохо, что еще в недалеком прошлом мы «жили так, словно нам никогда не будет конца», мы романтически грезили о будущем, не замечая, как беспечно порой «отрекались от своего настоящего, то есть от самих себя». Теперь, понимая это, легко впасть
Нет, всё впереди,только чужой дядя счастливое будущее на блюдечке нам не преподнесет, — свое будущее надо строить самим, терпеливо и настойчиво укрепляя фундамент прошлого и стены настоящего.
Может сложиться ощущение, что роман В. Белова «Всё впереди» сгущает краски, излишне драматизирует общественную ситуацию, а голос автора слишком требователен к современникам… Да, такое ощущение сложиться может, но это — при необъективном, в лучшем случае — беглом, торопливом прочтении романа. Сам жанр романа философского обязывает к чтению неспешному, вдумчивому, с карандашиком. Ведь роман — в духе времени, полон взыскующих истин, далек от идеализации как наших достоинств, так и недостатков. К самому характеру такой прозы еще надо привыкать и привыкать, и многое в романе, возможно, откроется глубже, полнее, значительней будущим поколениям.
Вероятно, современный философский роман не может не быть романом политическим. Роман В. Белова, написанный в эмоционально-сдержанной манере, показывает не просто противоборство философских идей, но их зацепление с глобального масштаба доктринами экспансионизма, рассказывает о том, о чем политики, философы да и просто неглупые люди давно догадывались или знали точно — об агрессии, ведущейся тайными средствами против нашей страны и стран социализма. Агрессии нравственного разложения, агрессии релятивизма и извращенности, развязанной наиболее реакционными силами международного империализма.
Тьма тьмы, не брезгуя в выборе средств, работает против нас: лидируют, задают тон фашизм, сионизм, масонство, космополитизм — все боевые отряды империализма, резервирующие за собой идею и функцию мирового господства. Их излюбленный инструмент, наиболее пагубное выражение мирового зла — в «мерзости организованных общественных тайн» в тайных и нетайных организациях, провоцирующих «раздвоенность» личности, служение дьяволу с маской Христа на лице. Что может быть для человечества унизительнее такого физического, да и духовного рабства!..
Самый несправедливый и пагубный упрек, который лишь преднамеренно может быть брошен автору, это обвинение его в антисемитизме, что, может, не преминут сделать буржуазные писаки. Этот демагогический прием хорошо отработан буржуа и сионистами всего мира. Кричи громче: «Держи вора!» — и не будешь пойман! Бывает, мы попадаем на удочку, когда во вред против нас используют наше же собственное оружие: идею интернационализма, братства, испытанной дружбы советских народов. Схема обвинений весьма примитивна: если автор ввел в произведение отрицательный персонаж и дал ему еврейскую фамилию, то это означает, что он порочит не одного Мишу Бриша, а всех евреев сразу. Абсурдно. Ведь никто не говорит, к примеру, что Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов… опорочили русский народ, хотя среди их персонажей достаточно глупцов, проходимцев, самодуров и подонков.
Будем реалистами. Известно, тысячи евреев покинули в последние годы Советский Союз из желания, как они утверждали, воссоединиться с тельавивскими родственниками. И ехали отсюда не всегда с пустыми руками. Иначе траты на них не возмещались бы из фондов контор по «перекачке умов» или антисоветских пропагандистских центров. Теперь многие из них, обманутые, хлебнувшие лиха, возвращаются. Хотя вот Бриш, каким он показан в романе, вряд ли вернется, если только таковым не будет задание заокеанских боссов, — о подобном случае рассказывалось в «Литературной газете» от 26 ноября 1986 года в статье «За взятку через океан и обратно». Наладив контакт с «французским одесситом» Мирским, Бриш явно нарабатывает себе «капитал» для той, другой жизни. В. Белов говорит об этом не в лоб, и не столько даже намеками, сколько поведенческими стереотипами героя, — прием, скажем прямо, не самый выразительный, но свидетельствующий о максимально возможной по отношению к отрицательному персонажу тактичности и объективности писателя.
Не исключено, разумеется, что в ближайшей перспективе затея Бриша с Колпачным переулком, с получением выездной визы в какой-нибудь Арканзас, сорвется. Тут решать будет закон. Но дело даже не в этом. Дело в том, что сущность натуры Бриша, а таковым может быть подлец любой национальности, проявляющейся в заданности намерений, в смоделированном им и осуществленном крушении семьи Медведевых, в создании провокационных ситуаций, от попыток «управлять» поведением и поступками того же Медведева или Иванова до расправы над ними за непослушание, — все указывает на двойственность личности, на служение ее силам и целям зла.
Фигура Бриша на все в романе бросает свою тень. Он нигилист по натуре. Живое вокруг него увядает, меркнет, всё, подчинившееся ему, становится рационалистически рассудочным. Удивительно, но он, кажущийся воплощением благополучия, никому не несет радости, даже себе. И сколько света вокруг, сколько деятельной энергии исходит от Медведева, хотя его-то судьба от внешнего благополучия далека!
Перед нами герои нравственно разных полярностей. И это примечательно и важно не только для идейного понимания романа, но и для понимания его художественной природы.
Говоря объективно, и не вставая в позу обиженных за русский народ, с противоречиями и недостатками, увиденными критикой и обращенными к таким персонажам, как Медведев и Иванов (исключая, разумеется, заведомую клевету на них), можно согласиться. Даже следует! Да, это далеко не безгрешные ангелы. Да, они несут ответственность за то зло в романе, которое видели и которое не сумели или не захотели предотвратить. Да, они мещане, и оттого так близки по типу поведения, по фразеологии даже, по логике поступков тому самому Бришу, Михаилу Георгиевичу, негативную сущность которого ряду критиков хотелось бы опровергнуть, да только делают они это некорректно: Бриш плохой? А у Медведева, дескать, тоже рожа кривая…
Противоречия здесь нет, тем более, что речь не идет о примитивном делении героев на положительных и отрицательных, на плохих и хороших. Но если в романе, от первой ко второй книге, раскрытие образа Бриша дается по восходящей в русле одного и того же характера, одного и того же сознания, подчиненных, в совокупности, неизменной заданности (а определенная социальная среда слепила этот тип еще в школьные годы героя, позднее, — так уж судьба благоволила Бришу, — вместе с опытом борьбы за свое место в жизни шло накопление и отработка приемов, методов, средств достижения цели, с годами все более циничных и изощренных), то Медведеву и Иванову судьба предоставила возможность не только переосмыслить свое жизненное назначение, но и изменить характер, тип поведения.