Все впереди
Шрифт:
— Откуда ты знаешь?
— Вся Москва знает об этом. Он давно околпачен. — Иванов схватился за парапет. — Этот колпак нам не пере-кол-пако-вать!
— Мне его жаль! — Медведев спокойно пошел дальше.
— А сына? А дочь? — закричал Иванов. — Ты хочешь оставить их с матерью? Что будешь делать ты?
— Повторяю тебе, я еще не решил! И, пожалуйста, выйди из состояния ощеренности.
— Когда ты решишь, они будут уже в каком-нибудь Арканзасе. Ты предал своих детей!
— Прекрати, говорю тебе! В гневе мы теряем остатки мужества.
— И когда это ты научился говорить афоризмами? Залюбуешься… Это самое сделало тебя таким… жалким?..
— Замолчи! — Медведев остановился и побелел. — Или я врежу тебе…
— Я сам тебе врежу! — тихо сквозь зубы произнес Иванов и, сжав кулаки, напрягая челюсти, придвинулся ближе.
Оба замерли. Они сверлили, пронизывали друг друга глазами. Их обходили, на них оглядывались, а они стояли,
И Москва шумела на двух своих берегах.
Что впереди?
Время перемен, если это время действий, требует принципиального и требовательного разговора обо всем, в том числе и о литературе.
Первые отзывы критики и читателей на роман Василия Белова «Всё впереди» не назовешь спокойными. Во многом они оказались несхожими в оценках, подчас взаимоисключающими. Однако вот что интересно: чем они темпераментнее и злее, тем яснее видно, что это реакция на острое социальное содержание романа. Различие мнений объективно как бы подчеркивает остроту противоречий сегодняшней жизни, с безжалостной правдивостью отображенных писателем на страницах отнюдь не пасторального повествования.
В самом деле, рассказ о такой семье, как семья Медведевых, вчера еще дружной, счастливой по общепринятым московским параметрам, радостно устремленной в некое более прекрасное будущее, а сегодня нелепо, непоправимо и словно без особой вины и причины разваливающейся у нас на глазах, вряд ли может быть идиллическим. Не может быть таким, если это рассказ нравственный, — хотя бы из чувства естественного человеческого сострадания к людям, испытывающим боль, муки, унижения. Но, перебирая мысленно все более усложняющиеся от главы к главе отношения Любы и Дмитрия Медведевых между собой, задумываясь над их отношениями с близкими и друзьями, такими, как бывшие одноклассники Миша Бриш и Славка Зуев, жена Зуева — Наталья, нарколог Иванов, разбирая запутанный клубок случайных и преднамеренных интриг между ними, понимая, что и высокие, и низменные устремления героев психологически оправданны и убедительно замотивированы писателем, о чем свидетельствует и то, что роман прочитывается на одном дыхании, вполне отдавая себе отчет в том, что пошлое, несправедливое, гадкое по намеку, а иногда и просто невысказанное, недосказанное слово последовательно и направленно работают в романе на раскрытие авторского замысла, все же не можешь отделаться от странного, нарастающего ощущения холодка в душе — как будто перед тобой открывается бездна и нога уже занесена над ней… Впрочем, это ведь эмоциональное впечатление, со временем оно поизгладится, а вот сознание неотвратимости происходящего надолго останется в памяти.
Внешне первая трещинка-паутинка, которая, разрастаясь, послужит причиной драмы, разлома семьи Медведевых, связана, прибегая к известной терминологии, с возобновлением счастливыми супругами контакта с Бришем, с той приятной услугой, какую Бриш, человек связей, устроил Любе — туристическую поездку в Париж. Для Любы поездка стала своеобразным испытанием обольстительными соблазнами пресловутого «свободного мира» Запада. Пошлая шуточка Бриша, адресованная Медведеву еще в Шереметьевском аэропорту: «Тебе писать расписку или так обойдешься?» (расписка об отъезжающей Любе. — В. Г.) — на первый взгляд, оказалась пророческой. Но как только разгадываешь за этой пошлостью действительные намерения Бриша, еще более пошлые и казуистские, невольно задумываешься: а не будь этой треклятой турпоездки, разве это изменило бы что-то в корне, если московская мечтательница психологически была расположена и к ухаживаниям случайного попутчика, и к заигрываниям Бриша, и к просмотру «сексувок», и ко многому из того, что наконец откроет на нее глаза Медведеву и отвратит его от нее? Или: что изменилось бы в намерениях Бриша отбить Любу у Медведева, не случись, допустим, трагической гибели Грузя и не получи Медведев из-за этого срок? И даже если бы нарколог Иванов не высказал Зуеву своих подозрений в возможной измене Любы, даже если бы эти подозрения в передаче через третьи руки не обрели уверенности факта, разве это предотвратило бы внутренний надлом Медведева, для которого, в сущности, важнее была даже не сама измена жены, а понимание ее готовности к измене?
Когда в романе на старинные русские земли обрушивается невиданной силы смерч и с корнем валит деревья, срывает крыши с домов, разрывает в клочья летящие человеческие тела и они кричат, еще живые — что нам за дело до отдельных камней: куда, как упадут? Не из этой ли беловской реальности и символики является и ощущение неотвратимости происходящего, ощущение драмы, может быть даже мелодрамы, перерастающей в трагедию? Все дело, видимо, в том, что когда социально
По жанру многие считают «Всё впереди» каноническим семейно-бытовым романом. Это удобно. Ведь именно о семейно-бытовом романе возможно резкое расхождение мнений — от восторженных, панегирических, до уничижительных, — тут каждый опытен, каждый сам себе пан. Только вот нельзя, никак не получается объяснить всю эту разноголосицу сюжетно-композиционными или стилистическими особенностями прозы В. Белова. В этом смысле вряд ли можно считать, например, серьезными и упреки в антихудожественности, адресованные писателю лишь потому, что в своем новом произведении он выступил с темой, так сказать, городской жизни, явно неожиданной не столько даже для любителей деревенской темы, сколько для тех, кто считает город (Москву! А тем паче — Париж!..) заповедной зоной, отданной на беллетристическое растерзание промышляющим литераторам, кто боится здоровой творческой конкуренции и уже поэтому хочет видеть творчество того же Белова ограниченным рамками сельского быта, романтической деревенской околицей или прозаическим загоном для скота. Как говорится, не ходил бы ты, голубок, дальше, чем за три волока, и все было бы хорошо… Но в литературе запретных тем нет. И уж коль скоро даже академическое мнение, траченное и на этот роман, склоняется к тому, что из деревенской избы видно многое в мире, многое, но не все, то тем более следовало бы приветствовать и поддержать новаторский, смелый поиск самобытного художника, раздвигающий горизонты и авторского, и читательского восприятия мира.
Оставляя в стороне причины второстепенные, не основные, связанные со вкусовой оценкой романа или оценкой его с точки зрения групповых интересов окололитературной среды, мы должны признать, что суть разногласий в прочтении романа «Всё впереди» проистекает из мировоззренческих позиций читателей и оппонентов В. Белова, вступающих в согласие с мировоззрением автора романа или противоречащих ему.
Случайно ли, что сюжет романа В. Белова строится столь тонко и, до пародийности на детективно-приключенческий жанр, столь изящно, что свет в коридоре парижской гостиницы «Ситэ-Бержер» гаснет именно в тот момент, когда вечно «жаждущий справедливости» нарколог Иванов мог самолично убедиться, что Люба, образец чистоты и непорочности, среди полуночи ввела кавалера в свой номер или, наоборот, сама вошла в его номер? Случайно ли, что он же, нарколог Иванов, становится свидетелем провокационного пари на бутылку фирменного виски «Белая лошадь» между Бришем и его другом Аркадием: сумеет ли последний наставить рога Медведеву?! — но так-таки никогда не получит убедительных доказательств того, чем и как это пари закончилось? Случайно ли, наконец, что сам В. Белов не удостоит сообщить читателю, что же было на самом деле там, в Париже, и здесь, в Москве, «постельного» или «любовного», из-за чего Люба Медведева стала Любовью Викторовной Бриш?
Семейно-бытовой роман без сцепления и последующего раскрытия таких звеньев просто невозможен… А игнорируя канонические правила сознательно, автор тем самым говорит о необходимости отыскания иного ключа для прочтения романа. Забавно, что и возможное возражение этому отпадает само собой, — ведь В. Белову, художнику-реалисту, нельзя слащаво польстить, предположив, что чувство такта не позволяет ему с излишней дотошностью копаться в постельном белье героев и касаться наиболее интимных сторон их жизни. Этот такт определяет не он, а персонажи его романа, неприукрашенная жизненная реальность наконец. В подтверждение этого пристрастный читатель тут же сошлется на примеры из романа, — хотя бы на далекий от понятий скромности и стыдливости образ распутной жизни Натальи Зуевой, на знаменитые теперь «вологодские кисточки» для отыскания эрогенных зон и многое из подобного этому.
В. Белову, думается, труднее было не дописать интимно-сладострастные сцены до известного конца, а остановить свое перо там и тогда, когда роман сбивался на банальный адюльтер, ибо не сама по себе супружеская неверность интересует его, как и Медведева, — здесь автор и его герой солидарны! — но процесс нравственного распада и разложения личности, процесс все убыстряющегося выветривания и разрушения неколебимого для целой череды поколений лада народной жизни, выработанных веками моральных устоев, правил и законов общественного и личного бытия.