Все женщины - химеры
Шрифт:
Конь его встал как вкопанный, не доезжая до камней. Я подъехал ближе, Фицрой настороженно поглядывает по сторонам. Я не успел открыть рот для вопроса, что случилось, как сам ощутил приближение холода.
Моя рука метнулась вперед, уже согнутая для стрельбы, а Фицрой легко и красиво выдернул меч.
– Не успел, - прошептал он, - проверить…
– Лучшая проверка, - сказал я, - это…
На дорогу выскочили несколько человек в лохмотьях, один прокричал страшным голосом:
– Слезть с коней!… Именем принца Роммельса!
– Ого, - сказал Фицрой, - давно я о нем
– Что-то он затих, - согласился я.
– За спиной всего трое?
– Но с пиками, - предупредил Фицрой.
– Тогда беру пикейхциков, - сказал я.
– Они смешнее.
Он молча поднял коня на дыбы и бросил на тройку разбойников впереди. Они испуганно прыснули в стороны, но один ловко метнул топор, Фицрой успел пригнуться, дальше я не видел, так как развернулся к отрезавшим нам дорогу и сразу открыл стрельбу.
Все ждали чего-то другого, я стрелял, как в тире, где мишени на расстоянии пяти шагов, двоих убил на месте, но чувствую только злость и ожесточение, никакой жалости или раскаяния, что в нас, людях, пошло не так…
Или так правильно?
Фицрой там далеко развернул коня, мне он показался бледным, а когда приблизился, я увидел залитую кровью левую половинку лица. От крови уже промок воротник и плечо кафтана.
– Ты истекаешь кровью!
– крикнул я.
Он слабо, но с великоглердской небрежностью отмахнулся:
– Ничего, царапина…
– Тебе полчерепа снесло!
Он изумился:
– Правда? А я как-то не заметил… Говорю же, царапнуло…
– От этой царапнутости откинешь копыта, - предупредил я.
– Стой, не двигайся… Думаешь, мне тебя жалко? Ничуть. Мне напарника жалко. Вот выручим Рундельштотта, тогда хоть сам убейся о дерево. Или о стену, тоже хорошо.
Он с вялой улыбкой наблюдал, как я отстегнул пряжку пояса, вытащил нечто крохотное, меньше ногтя.
– Какой ты добрый…
– А то!
– Это у тебя что-то колдовское?
– Не вертись, - предупредил я.
– Из меня хреновый лекарь. Дернешься, у тебя голова скатится на дорогу. А я попинаю…
Он поверил, застыл, а я быстро приклеил ему над виском пористый пластырь, растянул на глубокую рану, откуда все еще обильно течет кровь. Пластырь сразу же вздулся и начал выделять особый гель, что в ускоренном темпе заживляет раны, ожоги и вообще любые повреждения, а при потере крови еще и способствует ее повышенному кроветворению.
Фицрой прислушался, на губах появилась улыбка.
– Больше не болит…
– Но рана осталась, - сказал я строго.
– Не щупай ее грязными лапами, не чеши!…
– И вообще забыть?
– Вот-вот!…
Он покачал головой.
– Ты не все сказал про волшебный меч… Я когда рубанул одного, чуть заодно и коня своего не погубил!… Кто ж знал, что лезвие пройдет сквозь плоть и кости, словно я по листу папоротника попал! Хорошо, двое других растерялись еще больше, чем я… С минуту смотрели на перерубленное пополам тело, а потом заорали и бросились удирать.
– А ты?
– Тоже заорал и ринулся догонять…
– Никто не ушел?
– спросил я.
Он посмотрел за мою спину.
– Судя по твоим, никто.
– Я про твоих спрашиваю, - ответил я сварливо.
– У меня один убежал. Правда, недалеко.
Он привстал в седле, посмотрел по сторонам.
– А-а-а, это он там в болоте тонет?
– Он, - подтвердил я.
– Похоже, трясина. А эти дикари выбираться из нее не умеют. Хотя это так легко…
– Это тебе легко.
Он пустил коня через кусты, за ними открылось небольшое болотце, но глубина чувствуется, иначе лес бы давно задавил, деревья вокруг выросли уже высокие и толстые.
Утопающий увидел нас и прокричал отчаянно:
– Я тону!… Дайте мне руку!
Я сказал ему с грустью:
– В наше время никто никого не слышит. Люди совсем глухие к чужим страданиям.
– Дайте мне руку!
– повторил он громче.
– Она мне самому нужна, - ответил я и повернулся к Фицрою: - Что скажешь?
Фицрой ответил со вздохом:
– Я бы помог, это уже не враг, а пострадавший… Но слезать с коня, а потом залезать снова…
Голова разбойника все погружалась, темная зловонная жижа поднялась уже до подбородка.
Он прокричал отчаянно:
– Я все расскажу! Все-все!
– Все никто не знает, - возразил Фицрой и вздохнул.
– А как бы хотелось…
– А как же верность слову и принцу Роммельсу?
– спросил я разбойника.
– Покажи себя мужчиной, утони гордо и красиво!
Болотная жижа начала наливать ему рот и ноздри, он прохрипел, отплевываясь:
– В озере я бы… но здесь грязно!
– Ишь какой чистюля, - сказал я.
– Значит, есть какие-то принципы?
– Нет, - прокричал он.
– Отказываюсь от любых принципов! И принимаю твои!
Фицрой сказал с презрением:
– Как низко…
Он нагнулся с седла, я не поверил глазам, но сумел поднять большой камень, деловито взвесил в ладони. Разбойник охнул, попытался метнуться в сторону, но в трясине не сдвинуться.
Камень хряснул его в голову. Звук был такой, словно раскололся сам камень, что значит, в болоте тонул совсем не мудрец. Мы не стали следить, как они с камнем постепенно скрываются из вида, неинтересно, ничего необычного.
Люди постоянно убивают друг друга, это самый действенный метод отбора лучших, потому мы и обогнали всех животных: постоянно воюем, грабим и насилуем, всячески ускоряя прогресс и продвигаясь к светлому будущему сингулярности семимильными шагами.
Я остановился и покинул седло, Фицрой проехал вперед, развернулся, глядя с интересом.
– Что-то случилось?
– Да, - сказал я сердито.
– Слезай!… Я хотел это на привале, но, дурак, чуть было не…
Он подъехал ближе, а я снял мешок и вытащил оттуда пакет с горнолыжными костюмами. Кругляшок с леской и выпрыгивающими крючками кинул обратно в мешок, а костюм бросил под ноги коня Фицроя.
– Слезай! Переоденемся.
Он покачал головой, но слез, а я быстро сбросил с себя всю одежду и влез в костюм, тело приятно облекло от пяток до подбородка в нечто воздушно-нежное. Фицрой смотрел в недоумении, а я натянул поверх этого горнолыжного штаны и камзол, обулся и снова поднялся в седло.