Все женщины – химеры
Шрифт:
– А я отдохну от непонятных речей, – добавил Фицрой. – Хороший ты парень, Юджин. Но непонятный какой-то. Все больше и больше.
Рундельштотт, заворачиваясь в плащ, проворчал:
– Он и был таким. Только сам, наверное, еще не знал…
Фицрой оглянулся, но спросить не успел, Рундельштотт уже заснул.
– Что ты ему дал? – спросил Фицрой озадаченно.
– Что и тебе, – ответил я, – только у него сил поменьше.
– А я когда свалюсь?
– К утру, – сказал я злорадно. – Когда нужно будет в седло.
– Свинья ты, – сказал он. – Громадная.
– Друзья познаются по хрюку, – согласился я.
Оба заснули, и только теперь я сказал себе со злостью: ну что я за тварь, умею только убивать? Даже не попробовал как-то договориться с этим свихнувшимся от безнадеги мудрецом. Он хоть и свихнувшийся, но все-таки мудрец, вон как продвинулся и как много сделал!
А я как будто дикарее этих дикарей! А где же мой отточенный на диване интеллект, где мое настоящее превосходство? Пистолет в руке – это не превосходство, это я сам бы назвал больше удачей, чем успехом. Меня с детства учили признавать только успех, а тех, кто желает мне удачи, посылать далеко и крепко, потому что тем самым называют меня тупым ублюдком, которому успех не светит, а возможна только удача, вроде найденной на улице сумки с пачками денег или выигрышного лотерейного билета.
Но сейчас я бесстыдно пользуюсь этим нечестным преимуществом и, чувствую, не так уж скоро откажусь, хотя, конечно, достойнее победы одерживать за счет работы своего блистательного мозга.
Лишь когда Рундельштотт и Фицрой заснули, я сообразил, что вражду к хозяину магического замка и подспудное желание его убить я ощутил еще в момент, когда вступил в роскошные хоромы.
Это питекантропье чувство убрать соперника, хотя всякого мудрого человека должен рассматривать как соратника. Ну почему инстинкт и ум всегда в контре?
Ладно, это еще пережил бы, если бы инстинкт не делал всегда по-своему, а это значит, я все-таки ведом инстинктом, блин, тупая обезьяна, не желающая напрячь мозг хотя бы чуточку.
Это же какая мощь, какая мощь!.. Мне бы хотя бы часть ее, столько бы добра всем сделал, все бы кровавыми слезами залились, и вообще крови было бы по колени…
Стоп, что-то не туда меня занесло. А заносить не должно, я сам должен выбирать себе путь и двигаться по нему верно и непоколебимо. Конечно, партия и правительство сделали все, чтобы отучить меня что-то решать самому, им же виднее, но здесь, похоже, все-таки я самый умный… или хотя бы самый знающий, потому решать не только могу, но и как бы должен, хотя непривычно и страшно.
Фицрой потянулся, зевнул сладко и с таким подвыванием, что с той стороны реки ответили сразу двое волков, и три голоса сплелись в единый и дружный венок сонетов.
Рундельштотт, не просыпаясь, вздрогнул, поморщился, и Фицрой застыл с открытым ртом.
Я кое-как поднялся, тело застыло за ночь, чувствую себя, как Рундельштотт, помахал руками, восстанавливая кровообращение, никогда не привыкну спать на голой земле, разложил на тряпочке скудные остатки хлеба и три сбереженных ломтика мяса.
Рундельштотт наконец открыл глаза, перевернулся на бок. Суставы хрустят так, словно и не суставы, а кости, думаю, услышали даже волки, что подпевали Фицрою.
Поднимался он медленно, цепляясь за дерево, а когда выпрямился во весь рост, внимательно посмотрел на застывшего с открытым ртом Фицроя.
– Что это с ним?
– Либо челюсть вывихнул, – предположил я, – либо вы ему во сне велели замолчать…
– Я? – удивился Рундельштотт. – Да как я мог?.. Это нехорошо!..
– Это было во сне, – объяснил я успокаивающе. – Во сне мы себя не очень-то контролируем. Фицрою вон всегда толстые бабы снятся… Некоторые вообще уписываются…
Рундельштотт побормотал, подвигал руками перед Фицроем. Тот вздрогнул, посмотрел на него дико.
– Что? Я спал?
– И даже знаем, – сказал я уличающе, – что снилось. Мы все видели! Бесстыдник ты. Какой бесстыдник, даже представить страшно…
Он пробурчал:
– Ничего бесстыдного. Все просто, все бабы наши. И чужие тоже, потому что это люди бывают чужими, а женщины – нет! Давайте быстрее завтракать, и по коням. Хотя за этим лесом река, и на другом берегу уже земли королевства Нижние Долины, но остерегаться стоит, места там дикие… Глерд Юджин еще не навел порядок.
– Мои земли левее, – уточнил я. – А хозяин тех земель пусть уже задумывается, как их обустраивать…
Рундельштотт ничего из нашего разговора не понял, молча и без охоты прожевал ломоть мяса с хлебом и кое-как поднялся в седло. Фицрой повеселел, сказал бодро:
– Скоро увидим стены Санпринга!
– Сплюнь, – сказал я.
Он посмотрел на меня странновато.
– Ты делишься со мной заклинанием?
– Мастер Рундельштотт разрешил, – пояснил я.
Фицрой поклонился Рундельштотту:
– Спасибо за доверие. Я не подведу вас!
Рундельштотт буркнул:
– Это слабое заклятие. Когда-то было могучим, а теперь…
– Все мельчает, – поддержал Фицрой. – Особенно люди. Так говорят старики, а они как бы все знают и жуть какие мудрые. Но я и не прошу дать мне могучие заклятия! Я и так счастлив выше головы за меч Древних Королей.
Он посмотрел на меня, но я взглядом велел молчать про волшебные штаны и рубашку. Раз уж сам чародей позабыл, что у него скопилось в кучах старого хлама в углах лаборатории, то это нам на руку. А то вдруг пожадничает…
Я видел, что он едва успел захлопнуть рот, благодарности лучше делом, это правильнее, тогда в самом деле видно, благодарен или только ля-ля.
Дорога становилась шире, кони пошли в ряд, ввиду близости Санпринга повеселел даже Рундельштотт, а Фицрой насвистывал нечто легкомысленное.
Я некоторое время поглядывал по сторонам, старался ощутить опасность, однако все тихо, воздух теплый, никакого холодка. Я здесь сумел пробудить в себе нечто скрытое, а магия, как мощный катализатор, позволяет творить уже сейчас то, что человек сможет с помощью наноимплантатов еще не скоро…