Все звуки страха (сборник)
Шрифт:
О да, это прибыльно. Будьте уверены. Для них. Дела у них обделываются быстро и четко. Для них. Но если ваша закладная хранится в компьютеризированном банке и там совершается ошибочка, то, пока чертова хреновина прочистит свои необъятные мозги и расставит все по своим местам, вы вполне можете оказаться «перемещенным лицом». Вот почему мы и сопротивляемся. По крайней мере — некоторые из нас. Сопротивляемся по мелочам, ибо тех из нас, кто осмеливается навлечь на себя гнев машины, пока не так много. Сопротивляемся, переплачивая по 73 цента в месяц по счету
ВЫ СЛУШАЕТЕ?
Вариантов вступления у меня было несколько.
Сперва я собирался начать так:
«Терять свое существо я начал во вторник утром».
Но после некоторых размышлений более удачным началом мне показалось следующее:
«Вот моя ужасная история».
Когда же я еще поразмыслил (поверьте — у меня была просто бездна времени для размышлений), то понял, что оба варианта сильно отдают мелодрамой. А раз уж мне с самого начала желательно внушить к себе доверие, расположение и тому подобное, то и приступить к изложению своей истории следует так, как она, собственно, и произошла. Рассказать, все от начала от конца, затем изложить свою маленькую просьбу, а тогда — решайте сами.
Так вы слушаете?
Наверное, все это из-за моих генов. Или хромосом. Не знаю. Знаю только, что именно какая-то комбинация тех или других сделала меня подобием Каспера Милктоста.
Так что виноваты тут или гены, или хромосомы. И вот в марте прошлого года во вторник утром я проснулся, ни секунды не сомневаясь, что я такой же, каким был и сотни предыдущих дней. Было мне сорок восемь лет, я быстро лысел, но на глаза жаловаться не приходилось — очки я надевал только для чтения. Я спал в своей комнате отдельно от жены Альмы и всегда носил теплое нательное белье — а то, не приведи Господи, подхватишь простуду.
Единственное, что могло бы показаться у меня необычным, — это фамилия.
Винсокки.
Альберт Винсокки.
Знаете, как в этой песенке…
«Ну, давай, Винсокки, поднажми, Винсокки, ты добьешься своего, только поднажми…» Так меня дразнили с самого детства, но мягкость характера хранила меня от обид, и, вместо того чтобы возненавидеть, я воспринял эту песенку как нечто вроде личного гимна. Именно ее я обычно и насвистываю.
Однако к делу…
Итак, тем утром я проснулся и побыстрей оделся. В доме было холодновато, и душ я принимать не стал только ополоснул руки и лицо — и побыстрей оделся.
Когда спускался по лестнице, между ног у меня проскочила Зузу, персидская кошечка жены. Вообще-то Зузу весьма здравомыслящая особа. Никогда она не устраивала мне такого бойкота, как в то утро, хотя всегда очень умело меня игнорировала. Но в тот раз она лишь проскользнула мимо — даже не зашипела и не мяукнула. Это показалось несколько странным, но не таким уж поразительным.
Самое главное было еще впереди.
Спустившись в гостиную, я заметил, что
Стакан с апельсиновым соком уже стоял на столе, и было слышно, как Альма возится в кухне по соседству. Она, как обычно, что-то ворчала себе под нос. Пожалуй, это одна из немногих дурных привычек моей жены. Вообще-то, у нее ласковое, доброе сердечко, но порой, раздражаясь, Альма начинает ворчать. Нет, Боже упаси, никаких таких непристойностей — да к тому же еле слышно. Но все-таки и ноет, и зудит, и страшно раздражает. Не уверен, знала ли она, что меня это раздражает. Нет, не уверен. По-моему, Альма и не подозревала за мной каких-то болееменее реальных симпатий или антипатий.
Ну, так или иначе, она там ворчала и бубнила — и я крикнул:
— Душенька, я уже в столовой. С добрым утром.
И принялся за газету и сок. Кислятина.
Газета была полна обычной чепухи, а чем еще может быть апельсиновый сок как не апельсиновым соком?
Минуты, однако, шли, но Альмино ворчание не прекращалось. Пожалуй, оно даже стало громче и недовольнее.
— Ну где же он? И ведь знает, что я терпеть не могу ждать завтрака! Ну вот! Яичница подгорела. Да где же он там, наконец!?
Так это и продолжалось — хотя я уже во второй раз крикнул ей:
— Альмочка, будь добра, прекрати. Я здесь. Я уже спустился. Как ты не понимаешь?
Наконец Альма, пылая негодованием, проследовала мимо меня в гостиную. А там, стоя у подножия лестницы рука на перилах, нога на нижней ступеньке, — закричала в воздух:
— Альберт! Да спустишься ты, наконец? Ты что, опять залез в душ? У тебя разболелись почки? Мне подняться?
Да-а, это было уже слишком. Я отложил салфетку и встал с дивана. Потом подошёл к ней сзади и как можно вежливее сказал:
— Альма, что с тобой, солнышко? Я же здесь.
Никакого впечатления.
Она продолжала завывать, а несколькими мгновениями спустя двинулась наверх. Я так и сел на ступеньку в полной уверенности, что Альма сошла с ума, потеряла слух или еще что-нибудь. Итак, после двадцати семи лет счастливого замужества моя жена тяжело заболела.
Я просто не знал, что делать. Совсем растерялся. Потом решил, что лучше всего будет вызвать доктора Хершо. Пройдя через комнату, я набрал номер. Телефон прозвонил трижды, прежде чем доктор поднял трубку и прорычал:
— Алло?
Звоня Хершо, я всегда чувствовал себя виноватым независимо от времени суток. У него был такой суровый тон. А тут я совсем потерялся. Голос доктора приобрел решительно удушливую важность. Надо думать, он только-только выбрался из постели.
— Простите, что разбудил вас, доктор, — торопливо заговорил я, — это Альберт Винсок…
Он оборвал меня:
— Алло? Алло?
Я начал снова:
— Алло, доктор. Это Аль…
— Алло? Да кто там еще?
Я уже не знал, что сказать. Наверное, что-то приключилось со связью — и я во всю мочь завопил: