Все звуки страха (сборник)
Шрифт:
Его ночной дозор завершился.
Враг наконец пришел.
На полдник не останется ничего
За шипами росла целая поляна Флюхов. Я пытался пересадить и вырастить их, но они почему-то гибли, так и не дозрев. А воздух был мне просто необходим… Мешок опустел уже наполовину, и голова опять начала болеть. Ночь к тому. времени длилась без малого три месяца.
Мой мир совсем невелик. Во всяком случае, не настолько велик, чтобы удерживать атмосферу, которой смог бы дышать нормальный землянин, — и не так мал, чтобы не иметь совсем никакой и быть полностью безвоздушным.
Когда я впервые здесь оказался, у меня было имя, было лицо и даже была жена. Жена погибла при взрыве корабля, а имя постепенно утратилось в течение тех десяти с лишним лет, что я здесь живу. Что же касается лица… а-а, ладно! Чем меньше об этом вспоминать, тем лучше.
Нет, я не жалуюсь. Легкой жизни у меня здесь, понятно, не было. Но худо-бедно я справлялся. И что мне теперь сказать? Я здесь, и я жив. Вот и все мои радости. Приходится довольствоваться хотя бы этим. К тому же то, чего я лишился, слишком велико, чтобы пытаться вернуть это какими-то жалобами.
Когда я впервые увидел этот мир, он казался крошечным светящимся пятнышком на обзорном экране корабля.
— Как думаешь, может, там чего-нибудь для нас найдется? — спросил я у жены.
Поначалу приятно было вспоминать о жене — меня сразу охватывала нежность, осушая слезы и сжигая ненависть… Но то лишь поначалу.
— Не знаю, Том. Возможно. — Вот как она ответила. Возможно. — В устах моей жены слово это звучало как-то по-особому — так легко и нежно, что мне всякий раз хотелось слышать его снова и снова — и восхищаться.
— Мой топливный отсек не отказался бы что-нибудь заглотить, — сказал я. И ее полные губы разошлись в улыбке. Верхние зубки слегка касались нижней губы.
— Aral Вот и расплата за все твои несносные медовые месяцы!
Я игриво поцеловал жену. Мы часто бывали так счастливы. Счастливы просто оттого, что вместе. Вместе. Я и понятия не имел, что это значило для меня. Наше упоение друг другом казалось таким естественным. Мне ив голову не приходило, что же будет, если ее вдруг не станет.
А потом мы вошли в то самое облако субатомных частиц, что плавало за орбитой Первой Луны. На экране частицы не регистрировались, но они были там повсюду и прошили в корпусе корабля бесчисленное множество крошечных пробоин. Сами эти пробоины и за месяц не смогли бы выпустить столько воздуха, чтобы причинить нам с женой хоть малейшие неудобства, но, на нашу беду, они пронизали и машинный отсек. Простой пылью эти частицы не были. Чем-то другим — быть может, антиматерией. Мне уже никогда не узнать, что такое они натворили в машинном отсеке, но факт остается фактом корабль потерял управление и пулей понесся к этой — теперь целиком моей — планете, а в считанных километрах от поверхности взорвался.
Моя жена погибла. Уносясь прочь в аварийной секции кабины, я видел ее тело. Сам-то я остался цел и невредим, в моем убежище размещались большие резервуары кислорода, а жена так и осталась там, в окружении металлических стен — в коридоре между кабиной управления и камбузом, куда она отправилась приготовить мне завтрак.
Так и осталась там — простирая руки ко мне, вся белая-белая… простите, но мне… мне все еще очень больно. Такой я в последний раз ее и увидел, стремительно улетая вниз в аварийной секции.
Мой мир суров. На черном небе двенадцать месяцев не видно облаков. Воды на поверхности тоже нет. Впрочем, с водой у меня никаких проблем. В кабине установлен рециркулятор, который превращает мои отходы в питьевую воду. У рециркулированной воды заметный аммиачный привкус, но меня это особенно не беспокоит.
Вот с чем у меня возникла настоящая проблема — так это с воздухом. По крайней мере, пока я не наткнулся на Флюхи — а вместе с ними и на то, в чем так отчаянно нуждался. Расскажу и о том, что произошло с моим лицом… хотя, признаться, мне страшновато.
Конечно, я должен был жить.
И совсем не потому, что мне этого хотелось. Посудите сами. Представьте себе, что долго-долго были космическим бродягой, лишенным хоть какого-то дома… а потом вдруг встретили женщину… женщину, что хранит жизнь в своих глазах и дарит ее вам… и вот эта женщина так же внезапно исчезает…
Но я должен был жить: Просто потому, что у меня в кабине были воздух, скафандр, еда и рециркулятор, С таким подспорьем я мог еще довольно долго существовать.
Вот я и жил на Аде.
Проснувшись, я проводил достаточно часов в сознательной отключке, чтобы от этого устать, а потом снова засыпал и просыпался, только когда сны делались слишком багровыми и оглушительными, раз за разом сползая в наезженную колею предыдущего «дня». Но вскоре жизнь в одинокой и тесной кабине мне надоела, и я решил предпринять вылазку на поверхность планеты.
Я натянул только аэрокостюм, не побеспокоившись о скафандре. Гравитации здесь хватало едва ли не для полного комфорта, а у меня вдобавок все еще ныла грудь. С обогревательной же сетью, встроенной в ткань аэрокостюма, я вообще был застрахован от какой-то реальной опасности.
Я закинул за спину кислородный баллон и, закрепив прозрачный шлем на каркасе, легко одел его себе на голову. Затем шлангом соединил кислородный баллон со шлемом и плотно затянул гаечным ключом все соединения, чтобы исключить утечку.
Наконец я вышел.
Наступали сумерки, и небо Ада мрачнело. С тех пор как я приземлился, прошло уже три светлых месяца. Еще два, по моей прикидке, — до приземления. Значит, у меня оставалось еще около месяца до того, как Вторая Луна полностью закроет маленькое красное солнце, которому я так и не дал названия. Даже теперь Вторая Луна уже слегка наползала на его диск — и я знал, что ночь от нее будет длиться долгих шесть месяцев. А потом еще шесть от Первой. И только тогда недолгие шесть месяцев снова будет день.
За прошедшие три месяца несложно было рассчитать орбиты и периоды затмений. Да и чем мне еще было заниматься?
Итак, я пошел. Поначалу возникли трудности. Но затем я выяснил, что, делая длинные прыжки, покрываю расстояния втрое большие, чем раньше.
Планета оказалась почти пустынна. Ни больших лесов, ни океанов или рек, ни поросших травой равнин, ни птиц… Вообще никаких форм жизни, кроме моей собственной и…
Когда я впервые их увидел, то сразу подумал, что это цветы кампсис. Уж больно характерный околоцветник в форме колокольчика с изящными тычинками, что слегка выступали из чашечки. Но стоило мне приблизиться, как стало ясно — ничего даже чисто внешне похожего на земное здесь встретиться не может. Никакие это были не цветы.