Всегда начеку

Ковалев Анатолий Евгеньевич

А тут как раз стало известно: в одной семье несчастье. Дочь Людмила поехала во Владивосток и не возвратилась. Старики родители с ума сходят от отчаяния.

Вызвал я их, показываю найденное тело: узнаете? Ну, что с ними было — лучше не вспоминать!.. Ведь взрослая дочь, красавица, представляете?

Им горе, а нам забота: где искать убийцу? Опросили множество людей, проследили путь девушки из Владивостока, с той минуты, когда она приехала на станцию Надеждинскую и пошла по линии железной дороги по направлению к поселку... Ну, опять опросы. Разыскал тех, кто в это время тоже проходил по линии. Установил,

что они видели обходчика Ожировского. По времени он должен был встретиться с Людмилой — другого-то пути ни у него, ни у нее не было. А он отпирается! Ничего, говорит, не знаю, никакой девушки не встречал.

— И как же вы все-таки изобличили его?

Шевченко пожимает плечами:

— Кровь на ватнике была. Правда, он утверждал, что порезался. Но у него другая группа крови.

— Сознался?

Шевченко снова пожимает плечами: а что ж ему еще оставалось делать?

— Не сразу, конечно, — добавляет он. И, помедлив, произносит с отвращением: — Зверь...

Я подметил, что всех своих «подопечных» он вообще делит на две группы: на людей и на зверей. Об одном говорит: этот — человек. Наломал дров, наделал черт знает чего, но еще может исправиться, еще не конченный. О другом, вот вроде Ожировского, — нет, это уже все. Крест. Такого ничто не исправит.

Не знаю, насколько научно обоснована такая его классификация, скорее тут зрелый опыт. Но бывает, когда с опытом нужно считаться ничуть не меньше, чем с самыми серьезными теоретическими обоснованиями. Он вдруг говорит:

— В нашем деле бывают такие неожиданности, что ваш брат литератор и нарочно не придумает.

— Например? — с интересом спрашиваю я.

— Да вот, например, история с этим Хасаншиным. Все можно понять: замерз человек, уже нет сил терпеть. Но зачем же пост покидать, правда?

Я неуверенно поддакиваю. А он улыбается:

— А знаете ли вы, что только этот проступок — а это в нашей службе действительно проступок! — только он и спас жизнь Хасаншину!.. Ведь как было? Этот Ожировский, когда затащил девушку на кладбище, надругался над нею и убил, он решил, что сразу закопает труп в торфе. Но не успел. Спугнули. А потом появился Хасаншин. А Ожировский за могилами прячется. Ему-то тоже холодно. Вот он и решает (это он сам мне потом рассказывал): если еще десять минут этот милиционер не уйдет, я его тоже убью и обоих сразу закопаю.

— И убил бы?!

— А что ему терять? Я же вам говорю: зверь. Он отлично знал: одна ли смерть на его совести, две ли, попадется — все равно расстрел...

И вот только тут и, наверное, потому, что рассказывает обо всем этом сам Николай Васильевич, — только тут я начинаю по-настоящему понимать, какое же огромное и гуманное дело сделал этот человек, избавив ни в чем не повинных людей от опасности, заключенной в самом существовании Ожировского.

А в изложении Шевченко это выглядит до того простым: приехал, расследовал, нашел преступника, передал его правосудию, — что слушаешь и ловишь себя на мысли: «А ведь и впрямь ничего особенного! Ровным счетом ничего. Я не следователь и то, наверное, справился бы!»

А он, будто читая мои мысли, внезапно говорит:

— Коробейников наш был мудрым человеком! Я всю жизнь буду благодарен обстоятельствам, которые свели меня с ним именно в самом начале работы. Ведь поначалу у новичка, знаете как: все на крайних полюсах. «Либо — либо», ничего промежуточного. Либо преступление кажется тебе до того запутанным, что не только тебе, а и вообще никому в нем не разобраться. Либо думаешь: просто, как дважды два, и чего это я беспокоился, ночей не спал?.. Так вот он нам, салажатам, любил повторять: «Всякое дело становится простым только тогда, когда ты его довел до конца. Но и нет ни одного дела, которое до конца довести невозможно. Если что-то не получается, ищи причину прежде всего в себе...»

Я уже в который раз слышу от Шевченко фамилию Коробейникова, и, естественно, меня это заинтересовывает.

— Рассказать? — задумчиво переспрашивает Николай Васильевич. — Что ж, слушайте...

Страничка третья

У каждого был свой учитель. — Как солдат становится работником милиции. — Жены, славные наши подруги...

Счастлив, по-настоящему счастлив учитель, чье имя не забыто учениками, даже когда у них побелели виски. Вдвойне счастлив тот, кто видит, что его наука служит делу.

Судя по фотографии, Иван Зиновьевич Коробейников — человек жестковатый и суровый. Что ж, это можно понять: нелегкое дело поручила ему партия, когда перевела из Сибири на Южный Сахалин. Вскоре после освобождения городов южной части далекого острова сюда стали съезжаться рабочие, навербованные в центральных районах Советского Союза.

Ехали на рыбные и целлюлозно-бумажные комбинаты. В леспромхозы. В колхозы. На строительство. Ехали лучшие из лучших — те, кого посылали рабочие коллективы Поволжья и Урала, Подмосковья и Сибири. Семьями. Бригадами. Со своей техникой и своим ритмом работы и жизни.

Но немало было и случайных людей, рассчитывавших в этой пестрой суете первых послевоенных дней здесь, в немыслимом далеке, либо от чего-то скрыться, либо что-то скрыть. Либо, в лучшем случае, «замолотить» деньгу: на Сахалине, говорят, рубли не считанные...

Вот в какой обстановке пришлось работать Коробейникову и его подчиненным.

Однажды перед демобилизацией солдат и матросов работники Сахалинского уголовного розыска появились на кораблях и в воинских подразделениях. Они не сулили легкой жизни, не обещали одной только романтики. Они даже честно сознавались: получаем не слишком много, любой квалифицированный слесарь или токарь получает раза в два больше. Единственное, что они твердо обещали, — беспокойную жизнь. Уж это с гарантией!

Солдаты — вчерашние саперы, разведчики, минометчики, матросы, люди самых рискованных боевых специальностей — поняли, о чем им говорят. Понял это и командир комсомольско-молодежного минометного расчета старший сержант Николай Шевченко.

В отделе кадров ему сказали: давай, сержант, твои документы, а все полагающиеся академии пройдешь у Коробейникова. Не ты первый, не ты последний — он учитель опытный!..

«Академии» Коробейникова оказались несложными.

— Вот так, — сказал он. — С годик посидишь секретарем отдела, благо, парень грамотный. Приглядывайся, дыши нашим воздухом. Дураком не будешь — сам догадаешься, что тебе надо.