Всегда вместе
Шрифт:
Дед никогда не считал себя просто «техническим работником» в школе — он считал себя нужным человеком. Дед Боровиков возил воду, ремонтировал парты, делал новые, вставлял стекла, перекладывал печи. И все это делал быстро, умело и добротно. Но он не удовлетворялся только этим.
Боровиков посещал собрания, заседания, педсоветы. К этому привыкли. Однажды его спросили о причине такого пристрастия к собраниям. Дед даже обиделся и съязвил:
— Думаете, раз водовозного дела в программе нет, так и деду делать нечего? Я эту школу своими руками строил… Вот что!
Поля Бирюлина с горечью говорила о грязи в мальчишечьих комнатах, о грубости, непослушании, озорстве.
Потом наступило молчание. Поля напрасно призывала выступать: ребята пересмеивались, переговаривались топотом, а в том углу, где сидели Борис, Антон и Трофим, вдруг взрывался смех или доносился шум возни.
Тогда встал Тиня Ойкин и, едва возвышаясь над столом, хлопнул ладонью по листочкам протокола:
— Вот что, Антон: довольно по углам и коридорам шушукаться! Сам требовал собрания. Здесь надо говорить. И прямо надо, по-комсомольски, а не присказками.
— Давай, Антоша, давай! Крой правду! — громким шопотом поддержал Зырянов товарища.
Тот нехотя поднялся с места.
— А чего говорить! — забрюзжал он. — Девчата у нас все умненькие, чистенькие, примерные. А режим они нарушают… да, они!..
— Все, что ли? Ты скажи, кто? — негодующе зашумели девочки.
— А я не о всех — о некоторых. — Антон скосил глаза в сторону Зои Вихревой. — Все люди как люди, спят по ночам, а эти по коридору туда-сюда шваркают да дверьми скрипят. Надоело! Спишь с открытыми глазами, того и гляди — в мороз двери открытыми оставят… И эти некоторые думают, — продолжал он, — что таким манером, прохаживаясь по руднику, они перейдут в девятый класс…
Договорить Антон не успел. Зоя вскочила и повернула к нему пылающее яростью лицо.
— Ты что? Ты что? Лучше? Лучше? Ты с Зыряном по закоулкам окурки раскуриваешь! А хорошего слова разве от вас дождешься! — Она зло передразнила Антона: — Все «косолапая» да «скуластая». Такого, как ты, в пятом классе стыдно держать… А ты, Ванюша, смеешься? Принес бы лучше сюда свою тетрадь по алгебре. Вот уж всем смешно было бы!.. Ага, спрятался!
Она только развертывала силу своего исступленного красноречия, но Поля Бирюлина испуганно застучала карандашиком:
— Зоя! Зоя!
Тогда Вихрева вложила всю свою горечь в яростный выкрик: «И это — товарищи!» и, громко пристукнув крышкой парты, села на свое место рядом с Линдой Терновой, разгоряченная, со сверкающими глазами.
Среди наступившего молчания раздался тягучий голос Мити Владимирского:
— У нас вообще бескультурье… чужие дневники читают… Всех прозвищами наделяют… Вот и меня тоже прозвали…
— Шомполом! — услужливо подсказал кто-то.
— Чижиком! — раздалось с другого конца.
— Вот видите, видите, даже здесь! — Митя обращался уже к учителям.
И снова тишина была взорвана шумным и веселым многоголосьем выведенных из состояния равновесия комсомольцев.
— Платон Сергеевич! — почти угрожающе шептала директору школы Шура Овечкина. — Что же вы? Так и будете сидеть?
Бурдинская наклонилась к Хромову:
— Нельзя же так, Андрей Аркадьевич!
Хромов было приподнялся со стула, но Кухтенков притронулся к его руке:
— Подождите.
Осторожно раздвинув сидевших рядом с ним Захара и Толю, выбрался из-за парты Кеша. Мягко ступая унтами, он подошел к столу и обернулся бронзовым лицом к ребятам. Он первый решился выступать не с места.
— Вот что, Зырян, — сказал он очень ровно, без всякой угрозы. — Ты меня знаешь, помолчи…
И снова вгляделся Хромов в лица ребят. «Этого уважают — за силу».
— Прозвища у нас в школе разные есть. Вот Тиню Ойкина зовут Малышом. — Кеша с какой-то нежностью произнес последнее слово. — Скажите, разве мы его не уважаем? Уважаем. И за то, что хорошо учится, и за то, что товарищ настоящий, и за то, что за себя постоять может. Уважаем Малыша, — повторил Кеша, — и любим… Меня вот тоже прозвали…
— Адмиралом, — подсказал Зубарев.
— Знаю. Адмиралом, — без тени хвастовства подтвердил Кеша. — Потому что я своего добьюсь…
«Кажется, уважают его не только за силу», подумал Хромов, с волнением слушая юношу.
— А тебя, — продолжал Кеша, взглянув почему-то не на Митю, а на Линду, — прозвали Шомполом…
— Кеша! — строго прервала Бирюлина, испуганно глядя на Платона Сергеевича.
Линда перестала улыбаться.
— …и Чижиком, — упрямо продолжал Кеша. — Шомполом — потому, что ты длинный, Чижиком — потому, что еще ума не набрался. Ты за отцову спину прячешься. Чему ты научился? Ногами крендельки чертить? Великая наука! А как испытания, так справна от врача: у Митеньки нервы больные и сердце усталое. Тебя в кресле из класса в класс перетаскивают. Что ж ты думаешь, с тобой и в Красной Армии так нянчиться будут? На Хасане в прошлом году, небось, не фокстротили, а воевали.
Высокая фигура Мити Владимирского взметнулась над партой:
— Неправда! Неправда!
— Нет, Митя, это правда! — твердо сказал Кеша. — Правда и то, что Ваня Гладких часами валяется на койке. И то, что он списал у Бориса работу по алгебре… Так комсомольцы не делают!
Кеша замолчал, но не трогался с места, видимо желая что-то еще сказать и колеблясь. Наконец он решился.
— А про твой дневник, — сказал он, глядя на Митю в упор, — Платону Сергеевичу рассказал я. Я его не брал у тебя, даю честное слово, случайно получилось… Показали, а кто — сказать не могу.
Кеша махнул рукой и, ступая по-медвежьи, направился к друзьям.
Поднялся невероятный шум. Кричал Борис. Что-то бубнил в затылок Мите Трофим Зубарев. Взволнованно переговаривались девочки. Дед Боровиков грозил пальцем Антону, который неистово барабанил кулаком по парте. Беспомощно прыгал по столу Полин карандашик. Взволнованно приглаживал свою чолку Малыш. Только Зоя сидела неподвижно, будто бы не слыша и не видя ничего.
На полном лице Альбертины Михайловны можно было прочесть смятение.