Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Господь и Покойник
Как я понял, что мертв? Никак. Просто понял и все, как до этого понимал, что жив. На каком-то животном уровне, что ли. Как и любой другой нормальный человек, я просто знал, что жив. Никто кроме особо больных на голову философов не терзает себя по утрам вопросом: «А жив ли я?». Так на то они и философы, чтобы мастурбировать словами, высасывая из чего-то там ответы на высосанные оттуда же вопросы. При этом философы почему-то склонны считать, что реальность просто обязана следовать их словесным нагромождениям или
Вот и я расфилософствовался. Как же все-таки смерть портит характер человека!
Приношу свои извинения и перехожу к делу:
Проснувшись примерно в 3 часа ночи 11 января 2011 года, я понял, что мертв. Сначала я решил, что это – кошмарный сон или бред, или еще какая фигня в том же духе, но чем больше я пытался в этом разобраться, тем больше убеждался, что мертв. Смирившись с фактом собственной смерти, я сначала растерялся: умираем-то мы без всякой подготовки, не зная как себя после этого вести… Затем, после растерянности пришло разочарование. Я был мертв, но без малейшего намека на тоннель, выход из тела и прочее шоу, которое якобы должно происходить после смерти, и о котором так любят судачить наслушавшиеся переживших клиническую смерть граждан сторонники жизни после смерти. Вот только клиническая смерть – это далеко не смерть, а всего лишь остановка сердца, в результате которой наступает гипоксия или кислородное голодание мозга. А раз так, то собираемые Моуди и сотоварищами истории о красочных переживаниях во время клинической смерти, есть не более чем коллекция описаний вызванных удушьем трипов.
Я же умер не клинически, а по-настоящему. Умер и все. Умер легкой смертью во сне.
Я где-то читал, что, покинув тело, душа сначала не понимает, что умерла, и пытается вести себя, как при жизни, но только ничего у нее не получается. Она не может пользоваться предметами, ее не замечают живые, и так далее. Со мной же ничего подобного не было. Во-первых, я не покидал тело, а продолжал находиться в нем; во-вторых, я прекрасно мог пользоваться предметами, что и продемонстрировал себе, поправив подушку и одеяло; в третьих, живые люди… ну да об этом позже.
Я не превратился ни в призрака, ни в зомби, ни в какую еще фольклорную химеру. Я был точно таким же, как и при жизни, но только мертвым. И если раньше я говорил, что за 40 лет, а именно столько я прожил, в моей жизни ничего не изменилось, то и со смертью не изменилось ровным счетом ничего. По крайней мере, пока. Все было, как всегда, и если бы не понимание того, что я умер…
Спящая рядом Валюша сладко потянулась во сне и перевернулась на другой бок, повернувшись ко мне спиной.
Бедная моя девочка, – подумал я. – У нас же в стране не только жить, но и умереть нельзя по-человечески: мало того, что за все сдерут по семь шкур, так еще и запаришься бегать по инстанциям… А потом опять беготня со справками по всем этим ЖКХ, горгазам и прочим филиалам гестапо и инквизиции… Короче говоря, когда у нас в стране кто-то умирает, ближайшие родственники
А еще я представил, как утром она проснется, а рядом с ней холодный окоченевший труп. Про холодный и окоченевший я для красного словца приписал, так как коченеть я не коченел. Представил я себе Валюшину реакцию и понял, что надо бы ее предупредить заранее.
– Валюш, – тихонечко сказал я, – проснись, любимая, надо поговорить.
Сам говорю, а сам аккуратно ее трогаю за плечо.
– Отвали, – сонно огрызнулась она, – я спать хочу.
– Валюша, это серьезно.
– Утром поговорим.
– Валюша, солнышко, нельзя утром.
– Ну что еще? – спросила она, поворачиваясь ко мне лицом.
– Валюш, ты только не плач и не расстраивайся…
От этого моего вступления ее глаза заметно округлились.
– Ты только не расстраивайся, – повторил я, – но ты должна понять, что я умер, и назад дороги нет. Прости, но тебе надо сейчас позвонить в «скорую» или в милицию…
– Ты что, совсем дурак? – перебила она меня.
– Валюш, я понимаю, тебе тяжело это принять, но…
– Да какого хрена с тобой стряслось?!
– Я умер, Валечка. Умер во сне, и теперь…
– Да что ты несешь!
Она смотрела на меня, как на идиота и не понимала, не хотела понимать.
– Ты что, серьезно? – начало до нее доходить.
– Ну да, – ответил я.
– Три часа ночи, – простонала Валя, посмотрев на часы. – Ладно, пошли чаю выпьем, раз такое дело.
– Валя, ну какой может быть чай. Я же умер.
– Ты сам встанешь, или тебя с кровати сбросить?
Вот что с Валечкой совсем не стоит делать, так это ее злить. Тут она не посмотрит и на смерть… Зная это, я решил с ней не спорить. Я встал с кровати, надел тапочки. Затем включил свет и помог Валюше надеть тапочки.
На кухне Валюша села на свое место, а я встал возле стола и растерянно на нее посмотрел.
– Ну, чего уставился, как бедный родственник? – отреагировала она на это.
– Ну я не знаю, – еще больше растерялся я, не зная, как себя вести, будучи покойником.
– Ставь чайник!
– Валюша, милая, рано или поздно тебе придется признать очевидное, – завел я свою шарманку, ставя чайник.
– И что? – устало спросила она.
– Тебе нужно позвонить, чтобы потом не было вопросов.
– Никуда я не буду звонить. Отвали!
Валю явно злили мои попытки объяснить положение дел.
– Ну давай я сам позвоню.
– Куда?
– В скорую. Вызову, а они уже пусть как приедут, констатируют смерть.
Едва я договорил, Валя так больно щелкнула меня поносу, что я айкнул.
– Больно? – спросила она.
– Еще бы.
– А вскрывать тебя будут вообще без наркоза. Ты этого хочешь?
Об этом я, честно говоря, даже не подумал.
– Но надо же сообщить… – совсем уже неуверенно пролепетал я.
– Никуда не надо сообщать.
– А как же труп в доме?
– Никак. Пока ты разговариваешь, ходишь… никто ничего не поймет. Ты, главное, не болтай. Хорошо?
– Хорошо, – не стал я с ней спорить.
– Так с чего ты взял, что ты умер? – спросила Валя, когда я разлил свежезаваренный чай по чашкам.
– Ни с чего. Я просто понял, что мертв.
– И тебя не смущает, что ты говоришь, ходишь, пьешь чай?
– Это все объяснимо.
– Понятно… Но должны же быть у тебя какие-то основания так считать?