Всех, кто купит эту книгу, ждет удача
Шрифт:
В субботу 5 февраля 2011 года я предстал пред очами господа. Как и положено, этому предшествовали чудеса, знамения и прочие положенные по протоколу вещи. Думаю, стоит описать этот день подробнее.
Сначала о предстоящем чуде мне возвестил трубный глас: чуть ли не всю ночь с пятницы на субботу кто-то у соседей надрывно блевал женским голосом, издавая похожие на так называемый русский шансон звуки. В коротких паузах несчастная громко стонала и что-то еще громче роняла на пол. Возможно, себя.
Эта однокомнатная, граничащая с нашей спальней квартира с давних пор была олицетворением соседского сволочизма. Еще в эпоху моей дефлорации там жила мать-одноночка
Позже она продала квартиру и исчезла в неизвестном направлении, а квартира стала вместилищем квартирантов. Первыми туда вселились молодые родители с ребенком младшего школьного возраста и вторым ребенком в проекте. Сначала они громко и часто ругались по ночам. Потом появился ребенок из проекта и стал главным источником акустических возмущений. Он орал и ночью, и днем, а однажды… дело было часа в два ночи. Сначала, как обычно, заорал ребенок; затем послышался мужской громкий мат; затем был глухой удар и сразу за ним громкий женский крик:
– Зачем ты его бьешь! Это же ребенок!
Затем минут тридцать мне пришлось наслаждаться всем трио.
Вскоре эта семейка тоже съехала, и в квартиру вселилось несколько дюжин азербайджанцев. Наверняка они владели секретом четвертого измерения, потому что иначе не то, что объяснить, представить было невозможно, как они там помещались. Эти были вежливы и приветливы, всегда здоровались, придерживали дверь… К сожалению, съехали и они.
В квартиру вселился молодой военный с молодой женой – редчайшие надо сказать выродки. Каждую ночь они что-то били об пол и стены под такой мат, что даже у меня вяли уши. Причем материлась жена. Днем они врубали на полную мощь отечественный рэп и прочие мерзости. Когда я пожаловался на них хозяину квартиры, днем стало тише. Наконец, съехали и эти.
Им на смену вселилась азербайджанская семья с ребенком, а у меня в квартире начался ремонт. На третий день ремонта появился сосед и очень вежливо попросил по возможности с 2-х до 4-х после полудня не работать перфоратором в спальне – его ребенок от перфоратора становится совершенно диким, как кот от пылесоса. Я пообещал по возможности не шуметь, и уже на следующий день именно в это время пришли люди устанавливать сплиты. А они стену бьют с таким грохотом, что просто трандец. Еще были установщики окон, установщики решеток на окна… И все приходили именно в это время – видать у соседей была хреновая карма, еще хреновей, чем у меня.
Их сменила несколько шизанутая парочка: дамочка по ночам пела своему самцу песни похожим на издаваемые циклевальной машиной звуки голосом. А уже после них там поселилась ночная блевунья.
Долгое время меня это бесило, а Валя словно бы не замечала соседский беспредел. Когда я спросил, как у нее это получается, она напомнила мне, что выросла в панельном доме в рабочем районе, и по сравнению с той обстановкой, здесь рай и тишина.
– А как ты не сошла с ума? – спросил я.
– Я смирилась. Бесит ведь не сам шум, а нежелание с ним мириться. Когда же внутри себя позволяешь этому быть, перестаешь обращать внимание, – ответила она, став на долгие годы моим учителем всеприятия.
Постепенно у меня стало получаться смиряться с соседями, и я действительно почти перестал на них реагировать. Поэтому, услышав желудочное пение за стеной, я от всей души порадовался соседскому горю и, поцеловав Валю, уснул.
Мне приснилось, будто я живу на тихой улочке милого дотолерантного европейского города. У меня был свой дом: Два верхних этажа жилые, а на первом – магазин. Я торговал смертью, а, вернее, смертями. Выглядели они очень трогательно: Не более 15-ти сантиметров ростом, в очаровательных балахонах с капюшонами и миниатюрными косами в когтистых лапках. Были они милашками, охотно шли на руки, а когда я по утрам входил в магазин, встречали меня радостным шипением. Жили смерти в просторных красивых клетках и питались исключительно кровью христианских младенцев, которую я покупал для них высшего качества. Нельзя сказать, чтобы торговля шла бойко, так что в магазине я больше наслаждался покоем, тишиной и обществом любящих меня созданий (а в том, что смерти меня любят, я нисколько не сомневался), чем зарабатывал себе на жизнь. На жизнь, правда, мне хватало.
Однажды ко мне заявились Слуги Родины – два напыщенных болвана.
– В тебе нуждается Родина, – патетически заявил один из них.
Вместо того чтобы залиться слезами умиления, я откровенно поморщился, а потом спросил:
– И что ей от меня надо?
– Пришло время для подвига, – изрек второй.
– И Родина хочет, чтобы я его совершил? – не скрывая сарказм, спросил я.
– Именно, – ответили они хором.
– А скажите-ка мне, милейшие, почему Родина вспоминает о нас исключительно, когда ей нужны наши подвиги? Почему бы ей не вспоминать о нас хотя бы изредка, чтобы, например, просто так подарить денег?
– Родина существует не для того, чтобы одаривать нас, а для того, чтобы мы по ее зову были готовы отдать ей все, включая наши жизни! – гордо заявил первый Слуга.
– Ну и нахрена мне тогда такая Родина?
От этого вопроса Слуг перекосило так, будто их коснулась кисть Пикассо. К сожалению, я проснулся, так и не услышав их ответ, от особенно громкого желудочно-душевного вопля за стеной. Соседку все еще рвало. Еще раз порадовавшись ее горю, я осторожно, чтобы не разбудить Валюшу, перевернулся на другой бок и уснул.
На этот раз мне приснилось, что я танцую вальс с умопомрачительной красавицей. Стройное тело, длинные идеальной формы ноги, очаровательное лицо, длинные густые черные волосы… Но больше всего меня поразили ее глаза. Они были бездонно черными, и в них плясал тот огонь, который бывает во взгляде у редкой притягательности женщин. Одного взгляда таких глаз достаточно, чтобы навсегда потерять голову от любви.
Брюнетка была самой смертью, и я ее обожал.
Разлучил нас звонок Валюшиного мобильника: ее срочно вызвали на работу. Спать мне уже не хотелось, поэтому я встал и взвалил на себя обязанности домохозяйки. В холодильнике лежал фарш, и я решил приготовить пельмени и большие а-ля пельмени для жарки, получившие в честь Эрнесто Че Гевары (так и просится вторая «р») название Чебуреки. Это было своего рода лишением девственности, так как до этого я еще не готовил ни пельмени, ни чебуреки.
Начал я с пельменей, потому что несколько раз видел, как это делается. Начал и сразу же вспомнил достаточно забавную вещь: Не знаю, как у вас, а в наших краях считаются хорошими почему-то «слепленные вручную пельмени», как будто на качество пельменей больше влияет способ изготовления, а не то, что засунули к ним внутрь. Ведь если душа пельменя так и просится на помойку, то, как ты его ни лепи, хорошим он от этого не станет. Больше во время лепки пельменей ничего в голову мне не лезло.
Зато когда я взялся за чебуреки, сразу вспомнил позаимствованный у Гегеля Марксом закон единства и борьбы противоположностей. Ведь для того, чтобы тесто тонко раскатывалось, нужно все вокруг засыпать толстым слоем муки; а чтобы слипались края чебурека, муки нужно как можно меньше. Такое вот диалектически сволочное блюдо чебуреки.