Всех убить нельзя

Наседкин Николай Николаевич

У костра дружно похрюкали, похохотали. Свиньи! Вдруг за спиной Бориса раздалось злобное ворчание. Он обернулся - матёрый пес, нервно дёргал верхней губой, сверкал клыками. Борис хлопнул по земле ладонью, шёпотом цыкнул:

– Цыц! Цыц!

Псина заворчала громче. От костра донеслось:

– Ш-ш-ш... Зверь какой-то, слышите?

– Да брось ты! Какой там зверь - собака...

Борис молча упёрся в пса взглядом, начал давить. Зверь ворчал ещё секунд десять, потом закрыл пасть, так же в упор вперился в человека: кто кого? Наконец, собака не выдержала,

отступила, скрылась. У костра продолжали на эту тему:

– Пойти глянуть - кто там?

– Да хватит тебе, вдруг бешеная? Как цапнет за ляжку...

– И впрямь, и так подчиненные бешеным за глаза зовут...

Вскоре пиршество на лоне природы затухло. Один за другим нагрузившиеся по горло рыболовы поплелись к "Туристу" - его высокая крыша выглядывала из-за деревьев. Один из подсвинков потянул Мордоворота с собой:

– Пшли... Пшли, драгой... У меня там кон... коньячок...

– Щас, щас, благодетель, конечно. Коньячок - это вещь. Только вот костерок залью, а то начальство заругает. Вы идите, идите, я щас мигом подскочу.

Мордоворот остался один.

Борис вынул из дипломата туристский топорик, освободил от чехла. С топориком в руке подполз по-пластунски к самому краю кустов. Мордоворот стоял к нему спиной, потягивался, играя буграми спины. Потом рассупонился, начал брызгать на костер. Борис, привстав, сделал один бесшумный шажок, второй, приподнял топорик...

Вдруг Мордоворот, крякнув: "Да ну его к ё... матери! Хватит!", застегнулся, подхватил пустое ведёрко, сумку с посудой и рысью помчался вверх по тропе. Борис, стиснув топорище, сплюнул, долго смотрел ему вслед...

* * *

Пришлось на следующий день устраивать новую засаду.

Благо, гулянки бурлили на берегу, видать, ежевечерне. На этот раз ещё и катались на лодке. Потом казанку вытянули носом на бережок, развели костер. Мордоворот опять шустро кочегарил и кашеварил, на халяву то и дело опрокидывал стопарик, хохмил - веселил компанию.

Борис терпеливо ждал в кустах на своем наблюдательном пункте. Когда чересчур уж допекло смотреть на жрущих и пьющих весельчаков, достал из кейса бутерброд с сыром, запил из фляжки холодным чаем. Ученым сделался: накануне чуть слюной не подавился.

Как только компания начала разбредаться, Борис, уже наперевес с топориком, встал в стойку -- словно изготовился рвануть на стометровку. Мордоворот, суетясь, крикнул:

– Вы идите, идите, а я щас лодку отгоню. Я моментом: костерок залью, лодочку отчалю и - прибегу.

Остался один. Схватил ведерко, спустился к реке. Поставил ведро рядом с лодкой. Присел на корточки, черпнул ладонями воды, плеснул на лицо, отфыркнулся.

Борис на цыпочках подкрался к бугаю вплотную. Тот, широко разведя руки, стряхивая капли с пальцев, начал подниматься. В этот миг Борис наотмашь ахнул его обушком в щетинистое темя. И сразу - другой раз. В то же место. Хрустнул череп.

Мордоворот продолжал распрямляться, замедленно обернулся, поднимая левую лапу к голове, глянул выпучено на Бориса, шагнул к нему, потянулся растопыренной пятернёй... Борис попятился, сжав топор обеими руками. Пальцы - фарфоровые. Перед глазами - кровавые круги. Споткнулся, чуть не сел.

Сделав шаг, второй на взгорок, Мордоворот утерял равновесие, качнулся, захрипел, пуская ртом розовые пузыри, и навзничь опрокинулся в воду. Ноги его остались на берегу. Борис, бросив топорик, еле спихнул тело, словно тяжёлое бревно, в реку. Оно, покачиваясь, поплыло по медленной ночной воде к плотине. Пузырем вздулась над водой рубаха.

Борис, плетьми свесив руки, проводил взглядом труп. Спохватился, толкнул лодку вслед. Взял топорик, присев на корточки, точь-в-точь, как до этого Мордоворот и на том же самом месте, принялся отмывать его. Борис сосредоточенно тёр-оттирал обушок пальцами, но вдруг вскочил, размахнулся и зашвырнул топорик изо всех сил. Тот, как томагавк, кувыркаясь, засвистел к другому берегу и, сверкнув в лучах полной луны, булькнул в воду.

Внезапно Борис почуял чей-то взгляд, в тревоге обернулся: из кустов пристально смотрел на него зелёными светящимися зрачками тот самый лохматый пес. Борис, нервно шаря, нащупал под ногами увесистый мокрый сук, швырнул.

– Цыц, сволочь!

Тварь, злобно клацнув клыками, растворилась в ночи. Темную тишину пробуравил стонущий жуткий вой.

5

Феодосия.

Борис уже третий день шатался по южному городу, по его пляжам и ресторанам. Только глаза устали.

И вот, когда он, измотанный, сидел в "Астории", пил сухое вино, вяло жевал резиновый антрекот, - нарисовался Сынок с двумя девицами. Официант мигом накрыл им столик - шампанское, коньяк, закуски, фрукты. Праздник жизни забурлил.

Борис через полчаса не выдержал, вскочил, пошёл к их столику, уже взялся было за свободный стул - уже Сынок вскинул на него хмельные водянистые глаза, - но Борис опомнился, прошагал мимо, к стойке.

К Сынку с оторвами вскоре подключился здоровый коренастый лоб. Задача осложнялась. Борис, заказав ещё вина и кофе, весь вечер не спускал с них глаз. Как же он ненавидел Сынка, его паршивую рыжую бороденку, его масленые толстые губы и визгливый наглый голосок.

Потом Борис, крадучись, тащился за ними по крутым улочкам Феодосии к морю. Те раздухарились, затеяли купание голышом. Борису пришлось на почти совсем пустынном пляже держаться поодаль. К компашке Сынка привязались два патрульных сержантика, поднялся шум-гам. В конце концов сынки и девки прикрылись, выкарабкались в город, остановили тачку. Борис кинулся к проезжему частнику, притормозил.

– Вон за тем такси, пожалуйста!

– Дорого будет, - процедил водитель, молодой суровый парень с перебитым боксерским носом.

– Сколько будет. Поехали!

Когда мчались уже за городом, повеселевший частник ухмыльнулся:

– Что, приятель, девчонку увели?

– Увели, - сухо буркнул Борис.
– Не отставайте, пожалуйста.

И - как чёрт подгадил: "жигулёнок" дёрнулся, вильнул, потерял скорость. Водитель даванул на тормоза, в сердцах сматерился: заднее левое колесо - в лепёшку. Тачка исчезла за поворотом.