Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 2
Шрифт:
После смерти леди Агаты сэр Джон удалился от общества. С тех пор почти ничего не было известно о его дальнейших действиях, так же, как и о судьбе жуткого ребёнка. Люди, однако, шептали, что ребёнок был заперт в комнате с зарешеченными окнами, куда не входил никто, кроме самого сэра Джона. Эта трагедия разрушила всю его жизнь, и он превратился в затворника, живущего всего с одним или двумя оставшимися верными слугами, в то время как его поместье, лишённое ухода, постепенно пришло в тягостный упадок. Несомненно, думал я, тот старик, который впустил меня, является одним из тех слуг, что остались верны хозяину. Я всё ещё обдумывал эту жуткую легенду, по-прежнему пытаясь припомнить какие-то определённые детали, что
Однако я ошибся. В кабинет вошёл сам сэр Джон Тремот. Высокая, слегка сутулая фигура, лицо, словно исчерченное струйками какой-то едкой кислоты — всё это выражало особое достоинство и победу над разрушительной смертельной скорбью и болезнями. Учитывая его возраст, я ожидал увидеть пожилого человека, но ему казалось было едва ли больше пятидесяти лет. Его трупная бледность и нетвёрдая походка являли собой признаки какого-то смертельного заболевания. Его манера поведения, с которой он обратился ко мне, была безупречно вежливой и даже любезной. Но по его голосу было заметно, что в своей жизни он не видит уже ничего ценного и интересного.
— Харпер сообщил мне, что вы сын моего школьного друга Артура Чалдейна, — сказал Тремот. — Прошу вас быть как дома. Я давно не принимал гостей, и боюсь, что Холл покажется вам довольно унылым и мрачным местом, а я — бездушным хозяином. Тем не менее, вы должны остаться, хотя бы на ночь. Харпер приготовит вам ужин.
— Вы очень добры, — ответил я. — Но боюсь, что я вам мешаю. Если…
— Ничуть, — твёрдо ответил хозяин. — Будьте моим гостем. До ближайшей гостиницы много миль, а туман уже превратился в ливень. В любом случае я рад вас видеть. Вы должны рассказать мне о своём отце и о себе за ужином. Тем временем я подыщу вам комнату, если вы пойдёте со мной.
Он повел меня на второй этаж особняка и далее по длинному коридору с балками и панелями из старого дуба. Мы прошли мимо нескольких дверей, которые очевидно вели в спальни. Все двери были заперты, а одна из них была укреплена стальными брусьями, тяжёлыми и зловещими, как в тюремной камере. Мне пришла в голову неизбежная мысль, что тот уродливый ребенок должен был находиться за этой укреплённой дверью. Но жив ли он еще? По моим подсчётам с момента его рождения прошло уже лет тридцать. Насколько же ужасно и отвратительно должно быть его расхождение с нормальным человеческим обликом, если это потребовало немедленного удаления ребенка подальше от людских глаз! И какие ещё особенности его дальнейшего развития привели к необходимости закрыть дубовую дверь такими тяжёлыми брусьями, что могут выдержать натиск любого человека или зверя?
Хозяин даже не взглянул на дверь, продолжая идти вперёд. Тонкая свеча слегка дрожала в его немощных пальцах. Мои пытливые размышления, пока я шёл следом за Тремотом, внезапно были прерваны громким душераздирающим криком, исходящим из зарешёченной комнаты. Он был долгим, завывающим; низкие басы приглушенного замогильного демонического голоса постепенно возрастали до омерзительно пронзительного визга алчной ярости, как будто демон поднимался по ступенькам из-под земли на поверхность. Крик был ни человеческим, ни животным, он был совершенно противоестественным, дьявольским, смертоносным; и я содрогнулся от невыносимой жути, не исчезавшей даже после того, как достигнув наивысшей громкости, вопли будто снова постепенно погрузились в глубокую могилу.
Сэр Джон не обращал никакого внимания на эти крики, продолжая двигаться своей обычной шаркающей походкой. Он достиг конца коридора и остановился возле комнаты, которая находилась через дверь от той запертой темницы.
— Я предоставлю вам эту комнату, — сказал он. — Она как раз рядом с моей.
Он не смотрел на меня, пока говорил, и его голос был неестественно
Комната, которую он позволил мне занять, явно пребывала в запустении на протяжении многих лет. Воздух внутри был холодный, застоявшийся и какой-то нездоровый. Повсюду царила затхлость, а старинная мебель была вся в пыли и паутине. Сэр Джон начал извиняться.
— Я не подумал о состоянии комнаты, — пробормотал он. — После ужина я отправлю Харпера немного прибраться и постелить чистое постельное белье.
Я запротестовал, скорее из вежливости, что ему не нужно извиняться. Нечеловеческое одиночество и угасание в этом старом особняке, десятилетия запущенности, и полностью соответствующее ей затворничество владельца болезненно впечатлили меня. И я не осмеливался слишком много размышлять о призрачной тайне зарешёченной комнаты и адском вое, что потряс все мои нервы. Я уже сожалел о той странной случайности, что привела меня в это место обитания зла и гниющих теней. Я испытывал непреодолимое желание уехать, чтобы продолжить своё путешествие даже под секущим лицо холодным осенним дождем и дующим в темноте ветром. Но я не мог придумать никакого, достаточно реального и основательного оправдания своему уходу. Что ж, делать нечего, придётся здесь остаться.
Наш ужин был накрыт в мрачной, но величественной комнате стариком, которого сэр Джон называл Харпером. Еда была простой, но сытной и хорошо приготовленной, обслуживание — безупречным. Я сделал вывод, что Харпер был единственным слугой — камердинером, дворецким, экономом и поваром в одном лице.
Несмотря на мой голод и старания хозяина, чтобы я чувствовал себя спокойно и уверенно, ужин получился мрачным, словно на похоронной церемонии. Я никак не мог выбросить из головы легенду, рассказанную отцом, и уж тем более не мог заставить себя не думать о той запечатанной двери и зловещем завывании. Что бы это ни было, но уродец всё ещё был жив, и чувствами моими владела сложная смесь восхищения, жалости и ужаса, когда я смотрел на измождённое и любезное лицо сэра Джона Тремота, отражавшее все те адские муки, которые ему пришлось претерпеть в жизни и ту стойкость с которой он переносил свои немыслимые испытания.
Слуга принёс отменный херес. За вином мы просидели больше часа. Сэр Джон некоторое время говорил о моём отце, о смерти которого он не знал. Тремот искусно вытягивал из меня сведения о моей жизни и делах с утончённой ловкостью человека, повидавшего жизнь. Он немного рассказал о себе, но ни одним намёком не указал на ту трагическую историю, о которой я уже говорил.
Поскольку пил я мало, и стакан мой пустел медленно, то бо?льшую часть крепкого вина выпил хозяин. Вскоре сквозь его таинственность начало потихоньку прорезываться любопытство, и он впервые заговорил о своей болезни, следов которой невозможно было скрыть. Я узнал, что Тремот болен тяжёлой формой стенокардии, и недавно пережил необычайно острый приступ.
— Следующий добьёт меня, — сказал Тремот. — И он может произойти в любое время, может даже этой ночью.
Он сообщил об этом так просто, словно смертельный приступ был чем-то заурядным, как прогноз погоды. Затем, немного помолчав, он продолжил говорить, но в его голосе появилась необычная решимость.
— Вам это может показаться чудачеством, но у меня имеется твёрдое предубеждение против того, чтобы меня похоронили в могиле или в склепе. Я хочу, чтобы моё тело тщательно кремировали, а пепел развеяли по ветру на все четыре стороны. Харпер проследит за тем, чтобы всё было выполнено в точности. Огонь — самый чистый элемент, он сокращает все отвратительные процессы между смертью и окончательным распадом тела. Для меня непереносима сама мысль о заплесневелой, кишащей червями могиле.