Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей
Шрифт:
Конечно, был изумлен этим обстоятельством и тут же начал говорить громко, восхищенно, не без затаенной обиды, разумеется, но и в то же время не без гордости за сына, всякий раз обращаясь при этом к Марусе, которая наблюдала за происходящим как-то отстраненно, с полуулыбкой на лице. Видела перед собой не сына и его отца, своего бывшего мужа, а двух своих сыновей – старшего и младшего.
Сказала, что пошла на кухню ставить чай.
Громыхнула чайником, достала папиросы, открыла форточку и закурила.
Спички «Балабановские».
В кухне и на лестнице в коридоре под потолком постоянно горит лампа-дежурка.
Чайник
У Гликманов, соседей сверху, звучит пианино – Шопен, вальс до-диез минор.
Андрей ходит к ним заниматься музыкой. Делает это с нежеланием, хотя у него абсолютный музыкальный слух.
Из противоположного крыла дома, где находится общежитие, слышны пьяные крики и вихляющее граммофонное исполнение «Девушки из Мадрида» Толчарда Эванса.
Уже потом на кухню приходит Арсений, и они вместе молча курят.
Но в этом молчании говорится больше, чем в долгих и заунывных разговорах, что тянутся далеко за полночь, в выяснении отношений, в скандалах, за которые потом бывает стыдно, а в результате оказывается, что не сказано ничего.
Лампа-дежурка мерцает под потолком, и кажется, что это просто умерла вчерашняя жизнь, вчерашние голоса, а новых голосов и не разобрать.
На следующее утро мать, как всегда, к восьми утра идет на работу в типографию, что на Валовой улице.
Эпизод в типографии из сценария фильма «Зеркало», который вошел в окончательный вариант картины:
«Она подошла к окну, за которым бушевал ливень, и шум его сливался с мерным тяжелым рокотом машин огромной типографии, занимавшей в Замоскворечье целый Квартал…
Мать. Я, пожалуй, пойду в душ. Где же гребенка?
Елизавета Павловна. Боже мой, ты знаешь, на кого ты сейчас похожа?
Мать. На кого?
Елизавета Павловна. На Марию Тимофеевну.
Мать. Какую Марию Тимофеевну?
Елизавета Павловна. На!
Мать. Что «на»?
Елизавета Павловна. Ну ты же гребенку ищешь? На!
Мать (нервничая). Слушай, ты можешь, наконец, нормально? Какую Марию Тимофеевну?
Елизавета Павловна. Ну была такая Мария Тимофеевна Лебядкина. Сестра капитана Лебядкина, жена Николая Всеволодовича Ставрогина.
Мать. При чем тут все это?
Елизавета Павловна. Нет, я просто хочу сказать, что ты поразительно похожа на Лебядкину.
Мать (обиженно). Ну хорошо, допустим А чем же именно я на нее похожа?…
Елизавета Павловна (переходя на крик). «Лебядкин, принеси воды, Лебядкин, подавай башмаки!» Вся только разница в том, что братец ей не приносит воды, а бьет ее смертным боем. А она-то думает, что все совершается по ее мановению.
Мать (на глазах ее показываются слезы). Ты прекрати цитировать и объясни. Я не понимаю.
Елизавета Павловна (входя в раж). Да вся твоя жизнь – это «принеси воды» да «подавай башмаки». А что из этого выходит? Видимость независимости?! Да ведь ты же пальцем шевельнуть попросту не умеешь…
Если тебя что-нибудь не устраивает – ты или делаешь вид, что этого не существует, или нос воротишь. Чистюля ты!
Мать (заливаясь слезами). Кто меня бьет? Что ты такое городишь?
Елизавета Павловна. Нет, я просто поражаюсь терпению твоего бывшего муженька! По моим расчетам, он гораздо раньше должен был бы убежать! Опрометью!
Мать (озираясь, в полной панике). Я не понимаю, что она от меня хочет?
Елизавета Павловна. А ты разве сознаешься когда-нибудь в чем, даже если сама виновата? Да никогда в жизни! Нет, это просто поразительно! Ведь ты же собственными руками создала всю эту ситуацию. Господи! Да если ты не сумела довести своего дражайшего супруга до этого твоего бессмысленного эмансипированного состояния, то будем считать, что он вовремя спасся! А что касается детей, то ты определенно сделаешь их несчастными! (Плачет.)
Мать (успокаиваясь). Перестань юродствовать!
Глава 3
Отдельный человек
«В Завражье в ночь на 4 апреля, с воскресенья на понедельник, родился сын… Пятого был зарегистрирован, назван Андреем и получил «паспорт». Глаза темные, серовато-голубые, синевато-серые, серовато-зеленые, узкие; похож на татарчонка. Смотрит сердито. Нос вроде моего, но понять трудно… Рот красивый, хороший», – 7 апреля 1932 года запишет в дневнике, который будет впоследствии назван «Дрилкин дневник», Арсений Александрович Тарковский.
А в Завражье путь оказался неблизкий. Из Москвы выехали в ночь на поезде и к девяти часам утра уже были в Кинешме. Потом на санях пришлось добираться до Юрьевца, а затем по льду через Волгу до места.
На том, чтобы приехать рожать именно в Завражье, настояла мать Марии Ивановны – Вера Николаевна. Ее второй муж – Николай Матвеевич Петров, был главврачом местной больницы. Впрочем, до больницы не доехали, роды были преждевременными, и рожать пришлось дома на обеденном столе.
Спустя одиннадцать лет Арсений Александрович напишет: «Потом родился ты, и я тебя увидел, а потом вышел и был один, а кругом трещало и шумело: шел лед на Немде (приток Волги у Завражья. – Прим. авт.). Вечерело, и небо было совсем чистое, и я увидел первую звезду. А издалека была слышна гармошка».