Вселенский стриптиз
Шрифт:
– Уволю, Михалыч, – незло пригрозил Титов. – Мало того, что уши развесил, так еще и комментарии выдаешь!
– Не уволите, Клим Кузьмич. Уж больно специалист я хороший! А жениться вам, мужики, все равно надо, это я вам как массажист говорю.
– А-а-а-а-а!!! – не стесняясь, во всю глотку заорал Левин. – Пустите! Не могу больше! Мне с пузом хорошо!!! Пустите!
Вскочив с кушетки, Левин бросился в раздевалку, чувствуя, как горит спина.
– Хорошая квартирка.
– Моя. – Евдокия оглянулась, прикидывая, как бы удрать в ванную и снять с себя уродующие ее лишние шмотки.
– Живут же люди! – мечтательно произнес кавказского замеса красавец и пошел по квартире, внимательно оглядывая каждый угол. – Комнаты раздельные, кухня большая, вид из окна на храм, совмещенный санузел, а потолки высоченные-то какие! – Он задрал голову и восхищенно уставился в потолок.
Воспользовавшись моментом, Евдокия все-таки улизнула в ванную и начала быстро стаскивать с себя украденные в «секонде» шмотки. Черт ее дернул с утра на «дело» пойти! Ведь зарплату у хозяек получила, могла бы в приличный магазин зайти и юбку хорошую себе купить.
При мысли, что за кусок тряпки пришлось бы выложить не одну тысячу рублей, Евдокия вспотела и почувствовала сильное сердцебиение.
Нет, с покупками она, пожалуй, еще подождет…
Евдокия любовно сложила шмотки аккуратной стопкой, достала из сумки розовую помаду, прихваченную во время уборки у одной из хозяек, и густо накрасила губы. Туши для ресниц не было, тонального крема, чтобы замазать веснушки, – тоже не было. Дуська вздохнула и подумала, что мужчины – очень разорительное удовольствие.
– Ты одна живешь? – крикнул из-за двери парень кавказского замеса.
Евдокия вышла из ванной, обошла комнаты и нашла его на кухне. Он задумчиво смотрел в окно.
– Одна, – с замиранием сердца, тихо сказала она. – Одна-одинешенька. Работа у меня хорошая. Платят много.
Зачем она это сказала?! Уж не собирается ли захомутать его с помощью своего материального благополучия?! Делиться деньгами с кем бы то ни было не входило в Дуськины привычки, и она очень себе удивилась.
А вдруг он маньяк? Убийца! Вон как глаза блестят, да и кавказская кровь к ухаживаниям не располагает, только к напористым боевым действиям.
Повизжать, что ли, чтобы соседи услышали?!
Убьет или изнасилует?! А может, и то и другое? Интересно, в какой последовательности…
А она, дура, ему сто рублей за проезд отдала!
– Ты меня чаем обещала напоить, рыжая, – засмеялся «маньяк». – Ты чего побледнела так? Чего глаза выпучила? Хвост у меня, что ли, вырос? Или рога?! – Он захохотал и вдруг потянулся – по-домашнему так, по-свойски, словно прожил тут с Дуськой с десяток лет в мире и согласии.
Евдокия забегала по кухне, открывая подряд все шкафы, отыскивая
Есть ли тут чай?! Что тут вообще есть?! Ох, и опозорится же она сейчас, если ничего не найдет!
Чай нашелся, причем хороший, дорогой, импортный, красных сортов. Сахар тоже оказался необычный – коричневый. В холодильнике Дуська обнаружила мармелад и банку малинового джема в диковинной, фигурной баночке.
– Богато живешь, – одобрил продукты парень, и Дуська окончательно успокоилась насчет его преступных намерений. – Только что-то совсем не знаешь, что где лежит! – усмехнулся парень.
Евдокия залилась краской.
Она знала, что, когда краснеет, ее веснушки кажутся ярче и больше. Чтобы скрыть рябое лицо, она засуетилась, стала заваривать чай и разливать его по чашкам.
– А ты, мать, вроде как постройнела, – удивился гость. – Мне показалось, ты толще была! – Он уселся за стол и, швыркая, начал пить чай.
– Тебе показалось, – буркнула Дуська, теребя подол длинной юбки.
– Ничего, я тебя откормлю. – Парень отодвинул чашку, встал и подошел к ней. – Пустишь меня на постой?
Дуська молчала.
Неужели не будет насиловать?
Несмотря на кавказские корни?!
И убивать не будет?!
Неужели жить к ней просится?!
Такого кошмарного счастья с ней в жизни не приключалось.
– Пу-пу-пущу, – пробормотала она, думая, что теперь непременно придется тратиться на тональный крем, тушь для ресниц, ажурные чулки и новую обувь.
– Здорово! – улыбнулся кандидат в сожители. – Я тебе коридор подремонтирую, в ванной плитку подложу, на кухне кран починю.
Евдокия, не совладав с собой, вскочила и бросилась ему на шею.
– Живи сколько хочешь, миленький, – прошептала она, уткнувшись носом в его вязаный свитер, пропахший потом и табаком. – Я только рада буду! А коридор не ремонтируй, фиг с ним, с коридором, и с ванной – фиг, мне же только ты нужен, а не рабочая сила!
Он погладил ее по спине, чмокнул в ухо, спросил:
– Тебя как зовут-то, рыжая?
– Евдокия.
– Чудно! Старомодно как-то. Давай, я тебя Евой звать буду!
– Давай. А тебя как зовут?
– Алексей.
– Тоже чудно. Ты весь такой… грузино-армянский, а имя русское. Давай, я тебя Алексом звать буду!
– Валяй. А может, распишемся, рыжая? Чего кота за хвост тянуть?
Евдокия почувствовала, что теряет сознание.
Никто никогда не звал Дуську «расписываться».
Никто не предлагал называть ее Евой.
За все разнесчастные тридцать два года на нее не обрушивалось лавиной так много счастья сразу…
– Ой, не знаю… – прошептала она, вцепившись в его сильные плечи, чтобы не упасть. – Я никогда не расписывалась…