Всем сестрам… (сборник)
Шрифт:
Дома выпили полторы бутылки водки. Яша попросил разрешения позвонить в Москву. Он кричал маме в трубку, что Америка прекрасна и он абсолютно уверен, что жить надо только там и больше нигде. Он рассказывал маме про небоскребы, магазины и океан. Про американские продукты, рестораны и доброжелательный американский народ. Про Борькин дом и его машину. Про возможности и перспективы. В общем, заливался соловьем.
Мама слушала его молча, без обычных скептических комментариев. Когда Яша наконец остановился, она тихо и угрожающе спросила:
– Ну что, опять?
Она слишком хорошо знала своего сына Яшу Берендикера. Да и потом, материнское сердце – вещун. Это всем известно.
Яша счастливо рассмеялся. Теперь он знал наверняка, как ему надо действовать Он был спокоен, доволен и счастлив. Перспективы казались ему обнадеживающими и радужными.
На следующий день он занял у Борьки денег и послал на адрес полицейского участка огромную корзину белых роз. Разумеется, с указанием адресата.
Цена и плата
Этот сон давно перестал быть навязчивым кошмаром. Еще одно подтверждение тому, что человек ко всему привыкает. Проснувшись, она опять застонала: ну зачем? Сколько можно, господи! Столько лет! Но, видимо, на это срок давности не распространялся.
Все было как всегда: длинная и узкая, совсем без мебели, комната, с дощатым некрашеным полом. Тусклый свет, голая лампочка на потолке и серые цементные стены. Они стоят гуськом, друг за другом, низко опустив головы. На них – серые, холщовые, до пола рубашки, из-под которых выглядывают худые и босые ноги с плоскими и бледными ступнями. Руки закрыты рукавами рубашки. Лиц не видно. Они молчат – не тянут к ней руки, ничего не просят. А что просить, когда их лишили главного – жизни. Просто не позволили жить. Странные, словно инопланетные, существа. Эти трое – абсолютно безлики.
Чуть поодаль от них, на полу, стоит светлая деревянная колыбелька. В ней спит щекастый румяный и кудрявый младенец с длинными ресницами и пухлыми ручками. Вполне осязаемый младенец. Его хочется поскорее взять на руки и прижать к себе, но дотянуться до него невозможно. Она старается изо всех сил – но ничего не выходит.
На этом месте она, совершенно обессиленная, просыпалась. Долго лежала в кровати с открытыми глазами – закрыть их было страшно. Потом вставала, шла в ванную, умывалась холодной водой и постепенно приходила в себя. Дела не ждали. И надо было жить дальше.
Однажды пошла к психологу. Та, умница, объяснила. Каждый нормальный человек, сказала она, живет с чувством вины и раскаяния, просто у всех – разный болевой порог. Кто-то относится к этому как к неизбежной и рядовой процедуре, а для кого-то это очень травматично. Вы относитесь ко вторым. Надо научиться уживаться со своими страхами, договариваться с ними – и станет легче.
Психолог оказалась права. Почти права. Со временем она даже к этому привыкла, на-училась относиться как к неизбежному, к данности. И этот сон действительно стал приходить все реже и реже. Наверное, будь она человеком верующим, было бы легче. Верующим всегда легче – на все есть свои объяснения, можно пытаться отмолить. А так – своими словами. Но как было, так было. В общем, жизнь, как ей положено, продолжалась.
Первый раз это случилось по молодости и по глупости – как обычно это бывает. Скорее претензии к партнеру – он был старше ее на десять лет. Но расхлебывала, как водится, она, женщина. Впрочем, какая там женщина? Девчонка, восемнадцать лет. Он, кстати, ни от чего не отказывался, даже предложил оставить. Она рассмеялась. Оставить? Ну так, для интереса, посмотреть, какой получится. У него, правда, уже было двое – от разных жен. Она посоветовала ему почаще общаться с уже имеющимися.
– Да и замуж я в ближайшее время не собираюсь, – добавила она. – По крайней мере за тебя.
Он, правда, все устроил – и больницу, и врача. Отвез рано утром, купил яблоки и сок, поцеловал, сказал, что завтра обязательно встретит. Она кивнула и пошла.
Там все было буднично и обычно – конвейер. Одни входили, другие выходили с пеленками между ног. Последнее, что она помнит перед уколом, – это лицо врачихи. В очках, с черными усами над верхней губой. Она наклонилась к ней и сказала:
– Первый раз? А знаешь, как опасно? Можешь потом не родить.
«Гадина, – подумала она. – Ведь только что положила мой полтинник в карман».
Замуж она, кстати, вышла через год, по большой любви. И родила дочку. Господи, девочка моя! Какое счастье! Вся жизнь теперь была в этом крохотном и бесценном комочке.
«Попалась» она снова через год, как часто бывает. Гуляла с дочкой на улице и вдруг до судорог захотелось жареной рыбы. Если сейчас же не съем – умру. Зашла в какую-то зачуханную кулинарию и купила полкило жареной мойвы. Съела прямо на улице, в сквере. Отпустило. И сразу поняла, в чем дело.
Позвонила мужу – он тут же приехал. Пытались обсуждать, но она все время ревела, слушать ничего не хотела. За год не спала ни одной ночи – ходила тощая и бледная, как тень. Жуткие роды помнила как вчера. А говорят, физическая боль быстро забывается. Фигушки! Она помнила весь этот ужас и спустя тридцать лет. (Правда, потом поняла, что бывает боль пострашнее физической. Но это будет позже, значительно позже, когда она натворит еще много бед и наделает еще целый ворох глупостей.)
Муж пытался ее отговорить, но она была непреклонна и, самое главное, абсолютно уверена в своей правоте. Он тогда тяжело вздохнул и сказал:
– Ну, как знаешь. Решать тебе.
Она и решила. Понятно как. Снова долго, по знакомым, искали «своего» врача, чтобы обязательно с обезболиванием. В плановом порядке, по направлению из поликлиники обезболивание не предусматривалось – сойдет и так.
Больница находилась в каком-то странном, почти мистическом, месте, словно на острове. Вокруг ничего – ни домов, ни дорог, только старый и страшноватый заброшенный парк. Древнее, разбитое и облупившееся здание – отбитое крыльцо, разрушенные колонны. Видимо, больница доживала свои последние дни.
Она вошла внутрь без тени сожаления и сомнений. Хотелось одного – чтобы все это поскорее закончилось. Выдали халат на пять размеров больше, чем нужно, и разношенные мужские тапки. Посадили на койку, застеленную серым сырым бельем, и велели ждать. В палате лежали три женщины с грелками со льдом на животах. Одна стонала сквозь сон, а две другие в полный голос общались – у них все было уже позади.
Скоро ее позвали. Врачиха оказалась вполне приветливой и милой, только от нее сильно пахло терпкими и душными духами. Замутило. «Но скоро все это кончится», – с облегчением подумала она. В палате она уснула и только почувствовала, как нянька положила ей на живот что-то холодное. «Лед», – догадалась она.