Всем сестрам... (сборник)
Шрифт:
«Может, еще рассосется?» – с тоской думаю я, потому что думать о другом мне просто откровенно страшно. Ведь несмотря ни на что, в душе я отчаянная трусиха. Наверное, как все мои сестры. Которые, все до одной, хотят одного – быть счастливыми. Но получается это, увы, не у всех.
Прощение
Готовьте документы в хоспис, – резко сказала Лина и отвернулась к окну.
Врач тяжело вздохнул и покачал головой.
– Осуждаете? – зло усмехнулась Лина.
Врач пожал плечами:
– Просто каждый человек имеет право умереть в своей постели.
– Вы в этом уверены? – спросила она. – Впрочем, что вы знаете о моей жизни? Хотя осуждать и быть абсолютно уверенным – это привилегия юности. Вы еще слишком молоды.
– Слишком для чего? – Этот молодой парень был не промах.
Лина устало махнула рукой и не прощаясь вышла. Погода заставила застегнуть куртку и надеть капюшон. На асфальте лежали тяжелые от дождя бурые листья. Октябрь.
Лина посмотрела на часы и заторопилась к остановке.
Надо было заехать на работу, забрать документы, заскочить в магазин – в холодильнике пусто. Она вспомнила, что на четыре записана в парикмахерскую, и решила, что обязательно туда пойдет. Гори все огнем! Впрочем, и так вся ее жизнь сейчас занялась колючим, злым, с синими языками пламенем.
«Опять я по уши вляпалась в чужие проблемы», – раздраженно подумала она.
В том, что проблемы были чужими, она была твердо уверена. Только надо сделать так, чтобы это все прошло по касательной. Надо постараться. Иначе не выдержит. И потом, это все справедливо: каждому по делам его, по заслугам. Как свойственно человеку, считающему себя бескомпромиссным, Лина свято верила в торжество справедливости. Хотя какое уж тут торжество?
В парикмахерской она сильно нервничала и смотрела на часы. В который раз отругала себя за это.
В доме пахло болезнью. Нет, не так. В доме отчетливо пахло смертью. Это был неуловимый запах, который невозможно объяснить, – запах беды и страданий, запах безнадежности и отчаяния.
Она бросила на стул куртку, сняла сапоги и пошла в ванную мыть руки. Потом зашла в его комнату. Он лежал с открытыми глазами и смотрел прямо перед собой. В стену.
– Есть будешь? – спросила Лина.
Он не ответил. Она вышла из комнаты и закрыла дверь. «Обида сильнее жалости», – подумала она. В семь должна приехать Марина.
Лина сварила кофе, села с ногами на диван и закрыла глаза.
Поженились они тридцать лет назад. Ему – двадцать пять, ей – двадцать. Встретились в одной компании – и Лина сразу потеряла голову. В нем была харизма. Впрочем, тогда этих слов не знали, тогда это называлось «клевый парень». Он и вправду был клевый – высокий, поджарый, длинноногий. Светлые волосы, серые глаза. В глазах усмешка: «все я про вас знаю». Девицы не давали ему покоя.
Она сидела в кресле и смотрела на то, как он танцует с какой-то красоткой. Красотка положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Он оглядывался по сторонам. Было видно: до красотки ему нет никакого дела. Танец кончился, но девица продолжала стоять, не открывая глаз. Он рассмеялся и взял ее за плечи.
– Эй! – сказал он. – Проснись!
Девица открыла глаза и с затуманенным взором села на диван.
Он взял гитару и запел.
У него был низкий, чуть с хрипотцой голос. Голос, которым хорошо петь и Высоцкого, и Окуджаву, что он и делал. Было видно, что про себя он знал все.
– Мне надо на кого-нибудь молиться, – пел он и смотрел на Лину.
Лина была тоненькая и напряженная, как струна. Челка по брови, черные глаза, упрямый рот. Ничего особенного. Но почему-то она отличалась от всех остальных. Он это почувствовал. Потом взяла гитару лохматая толстая девочка и дивным голосом запела:
Когда б мы жили без затей, Я нарожала бы детей, От всех, кого любила, Всех видов и мастей.У Лины выступили на глазах слезы, и она вышла на кухню. Она стояла у окна и смотрела в черную январскую ночь.
– А вы, – услышала она за спиной, – вы бы так смогли?
Она обернулась.
Он стоял в дверном проеме и курил. Он даже курил красиво.
– В каком смысле? – не поняла Лина.
– В смысле того, что от всех, кого любила. Всех видов и мастей, – улыбнулся он.
– Ну, это зависит… – протянула она.
– Смелости хватит? – поинтересовался он.
– Главное, чтобы хватило кандидатов и средств, – в тон ответила Лина.
– Ну, с кандидатами, я думаю, проблем не будет. А что касается средств, то песня не об этом.
Он посмотрел в потолок и выпустил тонкую струйку дыма.
– Хорошо, что объяснили, – кивнула Лина.
– Ну, не сердитесь, – улыбнулся он. – И вообще, я предлагаю вам отсюда сбежать.
У нее екнуло сердце. Ерничать дальше не было смысла. Она кивнула.
На улице началась метель, но почему-то было очень тепло. Они быстро шли по белой мостовой. Он взял ее за руку. Потом, когда куртки и волосы совсем промокли от снега, они зашли в подъезд, и он достал из внутреннего кармана прихваченную с вечеринки початую бутылку вина. Он сделал глоток и протянул бутылку ей.
– Господи, как романтично! – съязвила Лина.
– Когда-нибудь ты будешь это вспоминать. Вспоминать с удовольствием, даже с радостью, – отозвался он.
Ей показалось, что он знает про эту жизнь гораздо больше, чем она. Она села на подоконник, сняла мокрую куртку и сделала несколько глотков из бутылки. Сразу стало тепло и немножко закружилась голова. Он взял ее лицо в свои ладони, начал томительно, уверенно и долго целовать, и в эту минуту она поняла, что пропала окончательно.
Потом все произошло довольно быстро. На следующий день днем он приехал к ней – родители были на работе, все и случилось. Ждать и держать «лицо» было невозможно.