Всем выйти из кадра!

– Хорёк.

– Сам ты хорёк. – По Илье никогда не поймёшь, говорит он всерьёз или шутит, обиделся по-настоящему или просто троллит.

– Да не ты хорёк, а в студию сегодня приходил хорёк, точнее, его хозяйка приносила. Смешной такой, пушистый. – Матвей сидит за кухонным столом, доедает

– Кто пушистый? – в кадр входит мама.

– Хорёк. – Матвей вздыхает. Ну, сейчас начнётся!

– Никаких хорьков в моём доме! Только хорьков мне ещё не хватает в придачу к вам троим! А кто гулять с ним будет? А кормить? Опять всё свалится на меня? – Мама во всём видит проблему и пугается заранее, ещё до того, как эта самая проблема – любая, пусть даже несуществующий хорёк – свалилась ей на голову.

– А у меня в детстве конструктор был – такой, из алюминиевых палочек с дырками и всяких гаек с болтами, – в кадр входит папа.

Он всегда брякает невпопад, говорит что-нибудь, совсем не связанное с темой разговора. «Ты опять в своих эмпиреях витаешь», – отвечает в таких случаях мама и гладит папу по плечу. Что такое «эмпиреи», Матвей точно не знает. Столько раз собирался загуглить, но забывал. С другой стороны, какая разница? Главное, что папа там витает.

– Пап, ну при чём тут конструктор?

Папа Матвея Илье на самом деле не отец. Когда папа женился на маме, то усыновил Илью, поэтому тот и называет папу «папой». Но Матвею часто кажется, что они оба всегда помнят, что друг другу не родные. Что просто играют в игру – может, ради мамы или потому, что так проще всем без исключения.

– Мне хомяка не разрешили и рыбок тоже, зато купили конструктор. А что, у нас будет жить хорёк? Зачем нам хорёк? А чем здесь пахнет? Точно не котлетами.

– Хорёк – только через мой труп! Выбирайте – я или хорёк, только не забудьте, что он вряд ли будет жарить вам котлеты!

– Мам, ради котлет мы готовы отказаться от хорька, даже если Мотька его уже принёс и прячет за пазухой. Мотька, а ну быстро показывай пазуху!

Ничего он показывать не стал. Сидел в любимом углу, между столом и холодильником, жевал сухую картошку (поленился положить масло), представлял, как выглядела бы их кухня на мониторе телекамеры. С тех пор, как его взяли работать на телевидение, это стало его любимым развлечением.

На кухне, конечно, места маловато, не сравнить с телестудией, в которой поместилось бы, наверное, штук сто таких квартир, как их трёшка. Но если поставить камеру вон в том углу, то будет видно окно, цветастую штору, а за ней – огромный столетник, у которого есть собственное имя – Патриарх. Мама заботится о Патриархе не меньше, чем о людях, и даже разговаривает с ним. Спрашивает, как дела, хочет ли он пить, извиняется, если заденет шторой. Цветок вырастила мамина мама, бабушка Ильи и Матвея, и Патриарх – единственное, что осталось от неё на память. К тому же этот столетник – единственное растение, которое умудряется не сдохнуть от маминой заботы. Мама, правда, умеет признавать свои недостатки: «У нас в доме может выжить только Патриарх и тот, кто способен сам достать еду из холодильника». Матвей может, Илья тоже. Папа справляется хуже (из-за того, что витает), поэтому мама обычно кормит его сама.

Вот и сейчас она положила на большую тарелку картошку с маслом и котлету и поставила разогревать в микроволновку. Чтобы это увидеть, надо чуть сдвинуть воображаемую камеру, но тут же вернуть обратно, направив видоискатель на Матвея, папу и Илью, сидящих за столом.

После общего плана должен идти средний, потом крупный. Пусть это будут папины руки: тёмные, будто загорелые, с крепкими пальцами, всегда покрытыми ожогами и царапинами. Он конструирует разные приборы и часто сам их собирает или ремонтирует. Куча патентов и свидетельств об изобретениях висят в рамках на стенах комнаты, которая выполняет три роли одновременно: папиного кабинета, гостиной и родительской спальни.

В бывшем папином кабинете теперь живёт Матвей, уже целый год – после того, как Илья потребовал, чтобы ему выделили отдельную комнату.

– Мне двадцать пять лет, и я имею право на личную жизнь! Мне даже девушку некуда привести!

– У тебя есть девушка? – заволновалась мама. – А как её зовут? Почему ты нас с ней не познакомил? А чем она занимается? Вы вместе работаете?

– Нет у меня никакой девушки, потому что нет отдельной комнаты. – Илья, когда хочет, может быть очень убедительным.

Кстати, за прошедший год Илья так никого и не привёл. Он часто возвращается с работы поздно, но не похоже, чтобы кого-нибудь проводил в квартиру тайком. Даже если Илья и его девушка будут ползти по коридору по-пластунски, мама всё равно услышит: слух у неё как у овчарки. Если Матвей чихает в своей комнате, то мама несётся к закрытой двери, врывается без стука и спрашивает тревожным голосом:

– Мотька, что с тобой? Ты в порядке? Не простудился?

Стоит ему заболеть на самом деле, мама вступает на тропу войны. Микробы и вирусы дохнут от одного вида стола, заваленного каплями, микстурами, таблетками и пастилками для сосания. Матвею иногда кажется, что мама в своей яростной борьбе с болезнью может нечаянно угробить и его самого, поэтому старается выздороветь как можно быстрее или хотя бы сделать вид.

– Мотька, что-то у тебя вид какой-то бледный. – Мама убрала стоящую перед папой пустую тарелку, поставила на освободившееся место чашку с чаем и протянула руку ко лбу Матвея.

– Нормально, устал просто, – он увернулся.

– Матвей у нас теперь рабочий человек. На вот, подкрепи силы, – папа протянул ему пряник.

– Не хочу.

– Мотька, ты отказываешься от пряника?! – Илья расширил глаза, которые из-за толстых линз в очках казались ещё больше. – Значит, точно заболел!

– Хороший, вкусный. – Папа одним махом откусил полпряника. – Только пахнет странно. Или это не он?

Матвей запаха не чувствовал. Хорьковая хозяйка сказала, что зверушкам удаляют какие-то железы, чтоб они не воняли. Бедный хорёк. В студии ему, кажется, совсем не понравилось, он испугался яркого света и незнакомых людей. Наверное, потому и попытался откусить ведущей ухо вместе с серьгой.