Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2
Шрифт:
А шекспироведам, конечно, необходимо как-то оправдывать свое никчемное существование, вот они и шебуршат среди хлама в поисках сенсации, которую можно было бы выдать за достижение научного знания.
КСТАТИ:
«Мнение профессора: не Шекспир главное, а примечания к нему».
Антон Чехов. Из записных книжек
К «профессорам» охотно присоединяются литературные ландскнехты, состоящие (по-прежнему) на державной писательской службе. Им, отмеченным в энциклопедиях почетным клеймом «Чл. КПСС», уверовавшим в свое высокое предназначение (написать за Л.И. Брежнева его книжку «Малая Земля», а затем бесстыдно славить «автора» в прессе,
Вот если бы Шекспир жил, скажем, во времена Анны Ахматовой, тогда иное дело, тогда можно было бы вызвать его на собрание, обвинить в «безыдейщине» и «моральном разложении», а также выкопать из биографии тот факт, что отец его, прежде чем обеднеть, владел, оказывается, кожевенной мастерской, а это уже о многом говорит, и совсем не в пользу «товарища Шекспира»…
И они бы единогласно исключили его из своей организации, а в тоталитарном государстве это означало то, что ни одно издательство не осмелилось бы напечатать даже одну его строчку, и ни один театр не поставил бы самую простенькую из его комедий, и за границу не уедешь, потому что не выпустят…
А спустя пару-тройку десятилетий те, которые единогласно исключали, будут страстно охаивать вскормивший их режим и говорить, что, мол, «время такое было».
Нет «такого времени», нет и никогда не было. А вот отребье было, есть и будет во всякие времена, но вот уровень его значимости в социуме напрямую зависит от уровня бездумного милосердия людей, считающих себя хотя бы элементарно порядочными. А при воображаемом сегодняшнем «разборе полетов» те, которые изгоняли Шекспира из своих стройных рядов, пожимали бы могучими плечами и говорили бы с былым достоинством: «Ну, касательно безыдейщины мы тогда, конечно, допустили некоторый… перекос — время такое… да и в отношении кожевенной мастерской его отца… он ведь потом разорился, так что ничего страшного… а вот моральный облик… как ни крути, а факты — упрямая вещь…». И это говорили бы люди, которые, отдыхая в Домах творчества писателей, вели себя там, как обезумевшие от вожделения кобели, чем изрядно развлекали славных парней из Конторы Глубокого Бурения (КГБ), которые потом прослушивали фонограммы и просматривали отснятый видеоматериал…
А что до морального облика великого поэта и драматурга, то в нормальном обществе (не в СССР, не в гитлеровской Германии и не в США, где азартно преследовали Президента за жалкий сеанс минета, преподнесенный ему какой-то практиканткой) этот вопрос вообще не подлежит обсуждению, потому что у нормального общества есть дела поважнее, да и не запятнает оно себя таким нездоровым интересом к совершенно естественным отправлениям человеческого организма…
А Шекспир, к сведению любопытных, был женат, и довольно-таки несчастливо. Может ли быть счастливым брак, который был следствием того, что двадцатишестилетняя дылда, изнывающая от общей невостребованности, подняла подол перед восемнадцатилетним юнцом и он, тогда еще не будучи знакомым с преимуществами непроизводительного секса, сгоряча сделал ей ребенка? Родственники дылды заставили Уильяма жениться на «соблазненной», тем самым поставив крест на этом браке, потому что можно заставить пойти в церковь для венчания, но нельзя заставить любить, уважать и т.д. Мало того, жена Шекспира, родившая дочь спустя пять месяцев после свадьбы, была груба, неотесана и феноменально сварлива — типичный деревенский «станок для траха», внезапно вступивший в права законной «половины» утонченного и мечтательного юноши. Мало того, она была еще и феноменально ревнива, ну а это уже перебор…
Шекспир впоследствии выведет ее образ в своей «Комедии ошибок», где Адриана, жалуясь игуменье на ветреность мужа, говорит:
В постели я ему мешала спатьУпреками;Мир должен быть благодарен этой сварливой женщине, потому что окажись она покладистой, милой, чуткой, желанной, кто знает, не прожил бы Вилли Шекспир всю свою жизнь в этом захолустном Стратфорде, так никогда и не став бы тем Шекспиром, которым по праву гордится человечество.
Но она была не такой и он при первой же возможности уезжает в Лондон, где становится тем, кем обязан был стать.
Что и говорить, он был довольно-таки любвеобилен, но через весь лондонский период его жизни прошла церемониальным маршем все же лишь одна женщина.
Мэри Фиттон, в биографиях Шекспира более известная как «смуглая леди».
Она в семнадцатилетнем возрасте стала фрейлиной королевы Елизаветы, а в девятнадцатилетнем познакомилась с поэтом и актером Шекспиром, который каким-то образом оказался на многолюдном придворном празднестве.
Она была очень смугла, при огромных черных глазах и волосах цвета воронова крыла. Должно быть, она была фантастически чувственна, если Шекспир, будучи весьма невысокого мнения о ее нравственных качествах, пребывал во власти ее тела безрассудно и покорно, как раб.
Но она, «смуглая леди», была при этом и обольстительна, и умна, и кокетлива, и лжива, и нежна, что предоставило в распоряжение Шекспира богатейший материал для создания ярких женских образов, таких как Беатриче или Розалинда.
Одно время Мэри Фиттон была любовницей графа Пэмброка и даже родила от него ребенка, мертвого, правда, но все же свидетельствующего о неслучайности этой связи и о значении, которое Мэри ей придавала (в ту пору вытравить плод было очень несложно, и фрейлины прибегали к этой операции довольно часто).
А с Шекспиром она была дерзка, капризна, временами деспотична, и тем самым все больше и больше привязывала его к себе. Он страдал от ее неверности, но это страдание было весьма благотворным, стимулируя создание новых и новых шедевров.
Он сравнивает ее с заливом, где может бросить якорь каждый желающий, и в то же время завидует клавишам, по которым бегают тонкие аристократические пальцы его неверной, но несравненной возлюбленной, которая обратила его в сладкое рабство, которая тиранит его, помыкает им и держит в постоянном страхе когда-нибудь лишиться ее чарующего гнета…
Не знаю, насколько это соответствует действительности (как, собственно, и все прочее в Истории), но существуют сведения о том, что у Шекспира была гомосексуальная связь с графом Пэмброком-младшим. Возможно, это была даже не связь, а своеобразная месть Пэмброку-старшему за его снисходительно-потребительское отношение к Мэри. Активный содомит зачастую не считается гомосексуалистом, так что этот эксцесс не влияет на характеристику сексуальной ориентации Шекспира, но какова Мэри: проведав об этом, она воспылала ревностью и, можно сказать, на глазах у Шекспира соблазнила юного Пэмброка!
Этой женщиной нельзя не восхищаться, как нельзя не оценить ее вклад в развитие мировой литературы. Вклад, конечно, весьма своеобразный, но зато какой весомый!
А величайшее чудо культуры Ренессанса — Человек, личность, индивидуальность. Не масса, не группа, не коллектив, а один человек, такой, каким он приходит в этот мир и каким он уходит из него, и это чрезвычайно важно, потому что проблема приоритетности личности — коренная, пожалуй, проблема Истории, потому что те, которые не являются личностями, яростно борются за свое право не только сбиваться в безликий монолит, но и навязывать свои ценности личностям, которые вне коллектива автоматически переходят в ранг существ низшего сорта. Заветная мечта серости, мечта, которая временами воплощается в действительность и озаряет мрачную округу обманчивым светом мятежей и революций, который неизменно гаснет при восходе Солнца.