Всемирная история. Том 3. Новая история

Егер Оскар

Из других орденов монашеских также произошли многие знаменитые вожди Реформации. Многие монахи из «нищенствующих» орденов покинули монашескую рясу, иные из бывших монахов и переженились, и Лютера склоняли к тому же. Хотя он и отвергал безбрачие, как весьма вредное и неестественное состояние человека, однако же еще несколько лет сряду вел прежний монашеский образ жизни. Новое учение проповедовалось повсеместно, в церквях и под открытым небом, и на Севере Германии – в Шлезвиге, и на Юге – в Цюрихе, где тамошний священник Гульдрих Цвингли стал реформатором на том же основании, на каком и Лютер. Где не было духовенства или оно отказывалось стать во главе движения, там миряне заступали их места; но и из числа высших представителей духовенства некоторые склонились на сторону нового учения (напр., епископы: Базельский, Мерзебургский, Аугсбургский), и один из них, Поленц фон Замланд, открыто объявил себя сторонником Лютера. Наряду с религиозным чувством сильно возбуждено было и национальное, и, с этой стороны, уже в течение нескольких лет подряд хорошим дополнением деятельности Лютера служили сочинения Ульриха фон Гуттена, горячего патриота, весьма далекого от всяких политических соображений.

Ульрих фон Гуттен.

Рисунок, приписываемый к работам Альбрехта Дюрера.

Ульрих фон Гуттен

Ульрих фон Гуттен родился в 1488 году в старом рыцарском замке Штекельберг, был с детства предназначен отцом к духовному званию и передан на воспитание в школу Фульдской обители. Оттуда

он бежал несколько лет спустя и долгое время вел жизнь скитальческую, вращаясь в кружке гуманистов и поэтов. Мы видим его то в Кёльне, то в Эрфурте, то в Грейфсвальде, то в Вене и других местах; потом даже в Италии, где нужда заставила его поступить и в военную службу. Одно время был он на службе у юного курфюрста архиепископа Альбрехта Майнцского; затем проявил себя необычайно энергичным и деятельным в борьбе против герцога Ульриха Виртембергского, который самым бессовестным и предательским образом убил в лесу во время пути своего конюшего, Ганса фон Гуттена, который приходился Ульриху фон Гуттену родственником. Ульрих явился красноречивым защитником чести своего дома и в целом ряде брошюр выступил горячим обвинителем высокопоставленного убийцы. Он принимал выдающееся участие и в Рейхлиновском споре, который был общим делом для всех гуманистов и поэтов, а также и в «Письма темных людей» внес свою сатирическую лепту. Затем его сатира стала все более проявлять направление оппозиционное по отношению к римской курии.

Убийство Ганса фон Гуттена Ульрихом Виртембергским.

Раскрашенная гравюра на дереве, относящаяся, вероятно, к сочиненной Ульрихом фон Гуттеном печатной жалобе на герцога.

К первым начинаниям Лютера он отнесся сначала весьма легкомысленно, как к простому догматическому спору между монахами, но затем посте пенно дошел до понимания важности и серьезности затеянной Лютером борьбы и сам выступил с весьма решительной полемической брошюрой (Trias Romana, 1520 г.), которая навлекла на него преследования со стороны папы. При этом он искал уже сближения с Лютером и оказал ему несомненную услугу тем, что склонил на его сторону влиятельнейшего из представите лей современного германского рыцарства Франца фон Зикингена, в крепком замке которого и нашел себе надежное убежище. Отсюда, пользуясь тесными дружескими связями с этим дальновидным и мужественным воином, которого все опасались, Ульрих фон Гуттен стал выпускать одно произведение за другим, и уже не на латинском, а на немецком языке.

Сочинения Лютера

Эти сочинения действовали в ту пору точно так же, как теперь действуют на публику ловкие оппозиционные газеты, и весьма значительно способствовали тому, чтобы обострить общее настроение нации против Рима и запугать противников нового учения. Но, конечно, по глубине и силе своего внутреннего содержания сочинения Лютера, одновременно с ним появившиеся, превосходили их настолько же, насколько и сам Лютер, почерпавший силу из гораздо более глубокого источника, превосходил Ульриха фон Гуттена своей величавой фигурой.

Надо заметить, что Лютер вообще остерегался слишком тесного сближения с рыцарями и продолжал действовать, главным образом, опираясь на силу слова. Мимоходом нельзя не упомянуть о той полемике, которую он вел около этого времени с одним из коронованных папистов, Генрихом VIII, королем английским, с одной стороны, и с другой стороны, с Эразмом Роттердамским, стоявшим во главе умеренной оппозиции и напавшим на Лютера лишь из желания отличиться перед предержащей властью. Первый из противников Лютера (с ним в дальнейшем изложении мы еще успеем ближе ознакомиться), издавая свой ученый богословский трактат, направленный против Лютера, удовлетворял только личное тщеславие. В этом трактате он защищал церковно-догматическое учение о таинствах, об отпущении грехов и о главенстве папы, за что и удостоен был от Льва X титулом «защитника веры», который сохранился и за всеми его преемниками. На высокопарные нападки венценосного писателя Лютер отвечал с невероятной грубостью, какую можно понять и отчасти даже извинить только тем, что он видел в Генрихе VIII очень дурного человека. Что касается полемики с Эразмом, то она вращалась около труднейшей и одной из самых неразрешимых задач человеческого мышления, – вопроса о соотношении между свободной волей человека и божества. Одним из поводов к полемике было то, что Эразм, один из образованнейших людей своего времени (как совершенно верно его называли), не без досады должен был видеть, как все интересы науки были забыты и отодвинуты на задний план со временной полемической литературой; недаром жаловался он на то, что никто ничего не хочет покупать, никто ничего не хочет читать, кроме сочинений «за» и «против» Лютера. Но такое положение могло быть только временным. И сам Лютер отлично сознавал, что начатое им дело нельзя было вести успешно, не подняв уровень сильно заброшенного народного образования. В этих именно видах он и выпустил в свет в 1524 году «Послание ко всем бургомистрам и членам городских советов в немецкой земле», в котором настаивает на учреждении новых школ и на улучшении уже существующих. В другом своем сочинении, не менее важном, он обращается к германскому дворянству и указывает на необходимость классического образования, на пользу и важность изучения языческих ораторов и поэтов. Эти взгляды его особенно усердно поддерживал Меланхтон, ученость которого Лютер очень ценил, вполне признавая его превосходство во всех научных вопросах.

Первые жертвы

Едва ли возможно отрицать тот несомненный факт, что реформация, в значительной степени способствуя развитию человеческого духа, дала сильный толчок и научному образованию, и вообще способствовала быстрому росту науки. Что так точно думали и современники, это свидетельствует нам и Ульрих фон Гуттен, который с восторгом восклицает в одном из своих сочинений: «О, век наш, о, науки! Теперь не живешь, а только радуешься, видя, как кругом все принялись за ученье, как все воспрянули духом!..» И действительно, оживление, внесенное в общество, было громадно. Все разногласия в то время были проще, выражались резче, представлялись более удобопонятными. Приверженцы старых религиозных воззрений отстаивали свои теории и делами веры почитали посты, странствованье по святым местам, заказ мессы или украшение статуй святых богатыми нарядами; новое же учение противопоставило им истинную веру и более возвышенную любовь христианскую, выражающуюся в общих делах милосердия. Одно в особенности было похвально в этом веке – одно давало ему действительное право называться временем обновления и возрождения европейской жизни. Решение великого религиозного вопроса поглотило всеобщее внимание, вошло в плоть и кровь всех и каждого: человек готов был стоять до конца за свои убеждения религиозные. Вскоре зажглись и костры, явились и первые жертвы нового учения: 1 июня 1523 года, на площади перед Брюссельской ратушей были сожжены двое юношей: Генрих Вос и Иоганн фон Эш. Они пошли на костер за высказанное ими убеждение, что и собор, и отцы Церкви могут заблуждаться, и что как тем, так и другим следует доверять лишь настолько, насколько высказываемое ими согласуется со Святым Писанием. Сам Лютер почтил их память надгробною песнею, в которой говорил: «Пепел этот падет на вас и всех против вас подымет; не зальете вы его ничем и не засыплете – он посрамит врагов. Живых вы их заставили молчать убийством – но они и по смерти, всюду, на все голоса и всеми языками весело воспоют свою песню».

Личность Лютера

Среди шума и тревоги этой разгорающейся борьбы, мы невольно обращаем взгляд на личность человека, который первый как бы подал знак к началу этой борьбы. Лютеру было в ту пору 37 лет; это был стройный, не особенно плотный и не особенно высокий человек, с тем глубоким и сильным взглядом, которого, по рассказам современников, не выдержал однажды какой-то итальянец в Аугсбурге. Голос у него был не чрезмерно сильный, несколько высокий, но ясный и благозвучный; говорил он свободно, просто, насмешливо и осмысленно, и при этом обладал почти изумительной силой выражения, облекавшего в образы каждую мысль его, каждое ощущение. Едва ли был когда-либо другой, столь же великий человек, который бы окружал себя большей простотой, нежели Лютер: лично для себя он почти ни в чем не нуждался, не знал ни корысти, ни страсти к деньгам или обладанию, не знал и никаких других забот, кроме тех, которых требовало его дело и люди, к нему примкнувшие, или из-за его дела пострадавшие. В твердых

и энергических чертах его лица были заметны следы выдержанной им борьбы, среди которой он окреп духом и дошел до сознания своей жизненной задачи, но во всем существе его не было заметно никакой наклонности к насилию или жестокости. Глубоко проникнутый сознанием своей задачи, он умел оставаться спокойным даже и среди самого разгара возбужденной им борьбы. А между тем и страсти, и их соблазны не были чужды его пламенной душе. Согласно с духом своего времени и под влиянием творческой силы своего воображения, подобно многим простым людям, он представлял себя в непрерывной личной борьбе с дьяволом. Не чужд он был и честолюбия; в одной из своих виттенбергских проповедей он говорит: «Если бы я захотел идти путем неправым, я бы мог затеять в Вормсе такую игру, что и императору не усидеть бы на своем месте». Но его нравственная чистота и его религиозность дали ему возможность преодолеть все подобные соблазны. Он все отдал на служение своей идее – все дарования своей богатой натуры, все свое знание и мышление, и своеобразное красноречие, и несравненный юмор – на служение тому Слову Божию, которое, в его просветленном сознании, являлось духом и жизнью, а не мертвой буквой и формулой. Кажется, что страха этот мужественный человек вовсе не знал. Неоднократно заглядывала в Виттенберг чума и разгоняла всех представителей университетской науки и высших классов общества, а Лютер оставался, не покидая исполнения своих обязанностей. Но преимущественно следует обратить внимание на две стороны его деятельности, в которых с особенною ясностью выразилось его высокое нравственное значение, его духовное превосходство не только над его современниками и земляками, но даже и над деятелями ближайших последующих веков: на ту мудрость, с какою он умел отделить религиозное движение (насколько от него зависело) от всяких мирских политических элементов, и, во-вторых, на то, что он был безусловным противником всякого религиозного преследования и не запятнал себя позором мирских кар, налагаемых за духовные заблуждения. Как ни беспощадна была его речь, как ни сокрушительно и резко его красноречие, он все же был совершенно свободен от всякой вражды против личных своих противников. «Никто не может относиться ко мне с ненавистью или нерасположением, ибо мой дух слишком светел и слишком возвышен для того, чтобы я мог действительно быть кому-нибудь врагом, и в виду у меня нет ничего, кроме дела истины, которому я предан всею душою». Так писал он – и имел право писать.

Герб Лютера на оборотной стороне его сочинения «О войне против турок» Изд. 1529 г.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Зикингенская распря. Нюренбергcкий сейм 1524 г. и Регенсбургский конвент. Крестьянская войнаАравия

Зикинген

Благоразумие, с которым Лютер заботился о том, чтобы суд мирской не вступался в вопросы, подлежащие только решению суда духовного, обнаружилось в многозначительных событиях 1522 года, и в так называемой Зикингенской распре. Низшее дворянство, рыцарство, смотрело с завистью и ненавистью на возрастающее могущество князей, и в то же самое время было, конечно, не менее других слоев общества возбуждено церковным движением. На беду, представителем этого дворянства, задорным писателем и оракулом был Ульрих фон Гуттен, политик весьма недальновидный, а между тем он, как мы уже упоминали, пользовался большим влиянием на одного из могущественнейших представителей со временного немецкого рыцарства – Франца фон Зикингена. Этот рыцарь пользовался большим значением у императора, который нуждался в его услугах при сборах войск и, следовательно, главным образом при войне с Францией. Владел он весьма значительными поместьями и честолюбием отличался непомерным. Не будучи очень прозорливым, но честный по натуре, он весьма искренне стал на сторону нового Евангелического учения, и во времена Вормсского эдикта предлагал Лютеру и замки свои, и меч на защиту. Беспокойный Ульрих фон Гуттен постоянно носился со всякими великими замыслами весьма туманного свойства, мечтал о насильственном введении Церковной реформы, о союзе дворянства и городов против князей, как их общих врагов, и вот, настроенный в этом духе, Зикинген созвал весной 1522 года все верхнерейнское рыцарство на съезд в Ландау, где, после всяких жалоб на общее управление империи, на швабский союз, на пошлины, произвольно налагаемые князьями, образовалось в рыцарстве некоторого рода братство, которое получило обширное распространение, но не могло похвалиться внутреннею сплоченностью и связью. Эта рыцарская конфедерация началась с объявления открытых враждебных действий против архиепископа Трирского, по поводу каких-то личных недоразумений. Зикинген явился под стенами Трира с наскоро собранным войском: уговоры со стороны правительства и другие предупреждения не привели ни к чему, в манифесте Зикингена было прямо выражено, что он поднимает оружие против врагов Евангелического учения, против епископов и попов; а в лагере его поговаривали уже о том, что он вскоре и курфюрстом будет, а может быть, чем-нибудь и поболее того. Но он не на того напал: Рихард фон Грейфенклау, архиепископ Трирский, привел свой город в весьма сильное оборонительное положение, и нападение оказалось неудачным. Зикинген вынужден был отступить, и союзники от него стали уходить; а между тем ландграф Филипп Гессенский и пфальцграф Людвиг соединили свои войска и артиллерию с войском Трирского курфюрста и, в 1523 году, в свою очередь, перешли к наступлению. Они разорили замки его приверженцев и окружили превосходящими силами тот замок, в котором Зикинген едва успел укрыться. Уже на третий день осады огнем орудий была разрушена главная башня замка, сам Зикинген, смертельно раненный, вынужден был на капитуляцию, и, подписав ее, скончался. Лишенные вождя, рыцари растерялись; еще 27 замков их было разрушено соединенными силами швабского союза и городов, а в августе того же года, столь гибельного для рыцарства, умер и Ульрих фон Гуттен, едва успевший спастись бегством в Швейцарию и найти там убежище при посредстве Цвингли.

Франц фон Зикинген

Нюренбергский сейм. 1524 г.

В следующем 1524 году был открыт новый сейм в Нюренберге. Тут и города, и князья имперские весьма единодушно стали нападать на управление империей, которым и император был недоволен, так как оно предоставляло преимущественное влияние курфюрстам. Решено было управление переустроить на новый лад, а потому прежде всего наличный состав его распустить. Пока вопрос касался только этого, все шло ладно. Но согласное действие городов с послами императора тотчас же нарушилось, как только дело коснулось религиозного вопроса.

В промежуток времени между этим и предшествующим сеймом (1523 г.), папа Адриан скончался и задуманное этим серьезным и честным человеком основательное преобразование Церкви, начатое сверху, оказалось неисполнимым, так как на престол Св. Петра вступил снова один из Мидичисов, итальянский князь и политик Климент VII. Этот новый папа проявил полное нерасположение к каким бы то ни было уступкам в этом направлении. Он приказал своему легату Кампеджи просто игнорировать жалобы предшествовавшего сейма. Такую высокомерную политику еще рано было пускать в ход: когда легат в Аугсбурге стал благословлять, воздев руки, то его осмеяли, и он счел более уместным въехать в Нюренберг, сняв свою кардинальскую шапку. В Вербное Воскресенье почти на глазах у него около тысячи человек приобщились «Тела и Крови Христовой». Среди этой толпы было человек 30 из придворной свиты эрцгерцога Фердинанда, и сестра его, Елизавета, королева датская, также приобщалась из чаши. Весьма сурово было воспринято сеймом и то, что поручил папа передать через посредство своего легата. Когда он стал передавать сейму указания папы, то все подняли его на смех, и общее настроение, конечно, ничуть не улучшилось, когда он с замечательным нахальством заявил, что папа не удостоил даже и внимания те 100 пунктов, которые внесены были в жалобу, поданную прошлым сеймом. В конце концов легату все же обещали соблюдать Вормсский эдикт «по возможности», что было почти равносильно его отрицанию. На это и легат отвечал тоже обещанием «по мере сил» позаботиться о созыве собора, который, в той стадии развития религиозного движения, для многих еще мог представляться последней высшей инстанцией. Со своей стороны, сословия отвечали на это, что, следовательно, и решение предшествующего собора остается в полной силе, и, впредь до созвания собора, предметом проповеди может быть только текст Евангелия и Слово Божие. Тут же было предложено в текущем году созвать в Шпейер княжеских ученых и советников для религиозного собеседования и обсуждения некоторых спорных пунктов по церковным вопросам.