Всемирный следопыт, 1927 № 10
Шрифт:
— Я сначала думал, что это чья-то голова, — прибавил Фаргус, — да нет, теперь вижу, что это не голова. Может быть, вы разглядите, что там такое?
Робертсон приставил бинокль к глазам: разгуливающие по морю волны, мраморный узор белой пены, а затем действительно какой-то предмет, что-то вроде части мачты затонувшего судна, метра в два высотой, с обломанной верхушкой.
Таково было первое впечатление. А потом ему удалось рассмотреть, что на самом деле это был маленький пловучий бакан, с укрепленной на нем мачтой; к верхнему концу этой мачты была привязана рама фонаря, а пониже ее виднелось что-то белое, ярко выделявшееся на фоне черного металла рамы; это белое было прикреплено одним концом к мачте и, не переставая, раскачивалось и трепыхалось от ветра и волнения моря. Точно
— Ну, как же по-вашему, что это такое? — спросил опять Фаргус.
— Я не знаю, — отвечал Робертсон, не отрываясь от бинокля. — Больше всего меня приводят в смущение размеры этого предмета. На спасательный буй не похоже, — слишком уж верхняя часть велика в сравнении с нижней, — того и гляди опрокинется… Наверное, груз какой-нибудь внизу положен… Вот увидим. А в общем эта штука больше похожа на какую-то дурацкую игрушку, чем на годную вещь.
Он начинал негодовать. Моряка всегда возмущает, когда какая-нибудь пустяковина замешивается в морское дело, а этот плавающий предмет стал казаться Робертсону именно такой пустяковиной. И он уже чувствовал враждебность к нему.
В это время дверь каюты морских карт отворилась, и оттуда вышел капитан Бийн. Помощники сообщили ему о своем недоумении, и он взял в руки бинокль.
Как бы там ни было, а на море все представляет известный интерес: все, что бы ни появилось на его поверхности, имеет свое особое значение. Бийну за долгие годы плаваний приходилось много раз наталкиваться на самые различные затерянные в волнах предметы: на мертвых китов, волокущих за собой пустые лодки, на оболочку аэростата, на спасательный буй в Индийском океане, а однажды близ мыса Горн, навстречу попался парусник, весь обледенелый и без снастей… Но вот такой штуки, как теперь, он никогда еще не видал.
— Что там такое привязано, и сам чорт не разберет, — сказал капитан. — Что-то вроде куска материи… Нет, подождите, это, кажется, бумага. Во всяком случае, это какой-то сигнал. Наверное, тут по близости что-нибудь затонуло в воде, и вот выкинули сигнал с целью обратить внимание плывущих мимо. Приготовьте-ка лодку, Робертсон, и прикажите забрать оттуда какие там есть бумажки. А насчет бакана вы особенно не беспокойтесь, — просто возьмите его к себе на буксир.
Робертсон быстро соскользнул по лесенке с капитанского мостика, а капитан остановился у телеграфа, подождал некоторое время, чтобы расстояние до загадочного предмета сократилось, потом дал звонок в машинное отделение и стал следить, как лодку с командой спускали подъемным краном в море.
Подойдя на веслах к загадочному предмету, Робертсон приказал одному из матросов зацепиться за бакан багром, а сам отрезал и забрал пачку бумаги.
Робертсон отрезал пачку промасленной бумаги..
Через пять минут лодка снова была на борту, и «Зундерланд», взяв прежний курс, пошел вперед, а Бийн принялся за исследование добычи.
Сверху были листы промасленной бумаги, очевидно предназначавшейся для сохранности драгоценного содержимого, и из этих листов он вынул скатанный лист с красными линейками, оборванный по краям.
На нем была короткая надпись, и Бийну удалось прочесть:
Помогите. Полное крушение «Порпойза» у Рыбьего острова. Ю. Мохилла. Умираем с голоду
Ниже карандашом было приписано еще слово, но оно было едва видно и наполовину стерлось. Бийн долго ломал голову над ними.
…Яд….
— Ни черта не разберешь! Кто там травиться будет? И какого дьявола человеку понадобилось неизвестно кому объявлять об этом?
— Наверное, женщина царапала, — заметил Робертсон.
— Женщина ли, мужчина ли, не все ли равно? — возразил Бийн. — А вот, что потерпели крушение
Они оставили Фаргуса на капитанском мостике, а сами отправились в каюту морских карт.
Эта каюта была славным уголком. У одной из стен ее стояла кушетка, обитая старым красным репсом, рядом помещались шкафчики, и тут же был стол, за которым Бийн и расположился с картой. Водя по ней своим указательным пальцем с большим ногтем, он налег на стол всем туловищем, а Робертсон заглядывал сзади, из-за его плеч.
— Вот он, «Мохилл», — проговорил Бийн. — Но только «Рыбьего острова» здесь никакого нет; есть остров Фрэнсис, недалеко совсем, горсточкой скучившихся скал, милях в пятидесити от Мохилла. Может быть, его и надо подразумевать? Да, другого ничего тут нет и не может быть. Так что дело ясно.
— Но ведь Рыбий остров — это одно, а остров Фрэнсис — это совсем другое, — возразил Робертсон. — Как они могли так смешать два названья?
— Сын мой, — наставительно сказал Бийн, — когда корабль того и гляди разобьется вдребезги, так люди могут делать какие угодно ошибки в своих писаниях. Сидеть и писать в гостинице, хорошим пером, со стаканом грога под рукой и попыхивая трубкой, — это одно, а вот писать в то время, когда скитаешься по морю и взываешь о помощи, и вместо пера у тебя компасная стрелка, вместо стола дверь от люка, а за ноги вцепились какие-нибудь детишки, а рядом с вами еще некая женщина, угрожающая отравиться, — это уже совсем другое дело. Попробуйте тут не наделать ошибок! Однажды в Нью-Йорке я видел, как во время пожара какой-то молодчик выбежал из огня лишь в пижаме, в руках пустая клетка от попугая, а на затылке цилиндр. Ему-то и в голову не приходило, что можно умереть со смеху, глядя на него… А то, помню, одна женщина пассажирка сходила со своего корабля, во время столкновения судов и тащила подмышкой подушку, воображая, что спасает ребенка, а дите-то у нее осталось на койке, и не схвати его тогда корабельный казначей и не выволоки, — так бы и погибло там…
Робертсон молчал. Он все еще разглядывал на карте остров Фрэнсис — это был, собственно говоря, остров Франсуа, но для него и для Бийна он почему-то сходил за остров Фрэнсис.
— Но вот, взгляните сюда, — сказал Робертсон, — здесь вот должен быть курс у них. Предположим, что это глупое судно отнесло в сторону, как же иначе оно могло очутиться тут?.. Ну, а течение…
— Насчет течения надо вам заметить, что предметы, выброшенные на произвол моря, сами создают себе течение. И вот что я вам еще скажу: море надо понимать шире, чем его описывают в адмиралтействах на картах. На нем такое множество всяких течений и пересекающихся курсов, что и поверить трудно. Море нельзя представить себе, как какую-то дорогу: на нем масса и своих улиц, и своих перекрестков. Вот когда вы подходите из-за мыса к Дурбану, вы сейчас же сворачиваете ближе к береговой полосе, а почему это? Да потому, что у вас никакой охоты нет толкаться против течения, но течение это самое вовсе не является каким-нибудь одним цельным течением, совершенно так же, как я вот — вовсе не целиком англичанин, — я с материнской стороны из Уэльса[20]), — нет, в нем несколько течений, и каждый мудрый человек будет выбирать в нем нужный ему курс… А завернуть на Рыбий остров или на остров Фрэнсис мы можем сколько угодно— и сделаем это быстро. Это будет лишь миль на сто тридцать в сторону от нашего курса.
Бийн вышел вместе с Робертсоном, взобрался на капитанский мостик, огляделся кругом, чтобы определить, какая будет погода, и направил корабль на остров Фрэнсис. Робертсон принял вахту, а Фаргус, как только ему сообщили о состоявшемся решении, сейчас же ушел в свою каюту.
* * *
Робертсон был очень неглупым человеком, но невероятно упрямым. И раз уж он пришел к какому-нибудь выводу, то отказаться от него ему было очень трудно. Будь его воля, Робертсон ни за что не свернул бы с курса и не рискнул бы отойти ни на йоту от того, что стояло на бумаге.