Всемирный следопыт, 1928 № 10
Шрифт:
Под самыми камнями обнаружился еще слой воды до 10 сантиметров толщиной, слой золы, углей и керамики, — значит, люди не сразу поселились здесь: сперва они лишь разводили в этом месте огонь и грелись.
Четвертый шурф, как видно по плану, отстоит на таком же расстоянии от третьего,
Пятый шурф находился в стороне, ближе к скале. Он вполне оправдал мои ожидания: целая куча кремневых осколков и три готовых прекрасных наконечника для дротиков (копий), ряд скребков для очистки шкуры и прочие ценные находки.
Эти пять раскопанных метровых шурфов дали мне следующее: люди жили на этой стоянке в две различных эпохи, в позднейшую они имели здесь постоянное жилье (рис. 3). Повидимому, днем они были заняты промыслом, а вечерами, озаренные пламенем костра, возились с приготовлением еды (которая состояла из птицы, иногда оленины, чаще же из каких-то других животных, быть может, тюленя), другие выделывали орудия для промыслов. Кремень был плохого качества и ломался при метании, — об этом говорили многочисленные обломки орудий, лишенные заостренной части.
Незаконченные орудия свидетельствовали о том, как трудно было их изготовлять; нередко почти готовое, с тщательной ретушью, орудие при неловком ударе ломалось, и погибал весь труд.
Когда я раскопал эти пять метров, наступила белая ночь. Итти к лодке мне не хотелось. Утром пришлось бы разыскивать это место стоянки — так хорошо оно было скрыто. Я натаскал мха и уснул под нависшей с трех сторон скалой, где несколько тысяч лет назад спали первобытные люди.
Предыдущие ночи давали себя знать; если в лихорадке поисков мне было достаточно трех-четырех часов сна и больше не спалось, то теперь, лежа около богатых раскопок, я решил как следует отоспаться. Ночью сквозь сон до меня доносились вой ветра и грохот бившихся о камни волн…
Когда наутро я вышел из убежища, часы показывали, что мой сон длился десять часов. Я направился к водоему помыться. Вода оказалась зацветшей и гнилой. Пришлось поэтому итти к лодке, около которой лежала предусмотрительно захваченная четверть с пресной водой.
Подойдя к лодке, я пошатнулся, как от удара, и невольно свистнул: в лодке чернела огромная дыра; соседняя скала местами позеленела от масляной, едва просохшей, краски. Очевидно, волны во время бури ночью били о скалы крепко привязанную лодку, Действительно, вблизи на волнах лениво качался кусок ярко-зеленой доски…
Починить лодку на месте, как показал осмотр, было
Ругая себя за непредусмотрительность, я понес бутыль с водой к стоянке. Когда я разводил костер, у меня мелькнула мысль: «А что, если они не догадаются, где я нахожусь?..»
Я сильно встревожился. Единственным указателем направления, по которому я уехал, была оставленная мною записка на втором острове. Но ночная буря непременно должна была оторвать намокшую часть бумаги от сухой, лежавшей под камнем. Нарисованные мелом стрелки, вероятно, смыты водой. Как же, в таком случае, товарищи меня отыщут?..
Положение было скверное: никем не посещаемый островок, невозможность с него выбраться, отсутствие свежей пресной воды, запас пищи всего на один день (правда, его можно было бы растянуть на несколько дней)… Ружье осталось у товарищей; к тому же и стрелять-то здесь нечего, кроме редких чаек. Рыбу же руками не поймаешь.
За девять лет скитаний в области Коми (зырян) я встречал немало опасностей: дважды приходилось мне блуждать в лесу по нескольку дней; раз случалось и замерзать; однажды ночью в Татарской республике бандит, промахнувшись, вместо удара по моей голове согнул ломом железный прут тарантаса; приходилось мне и тонуть и подвергаться нападениям хищных зверей, но сидеть на необитаемом островке среди моря, без лодки и припасов еще не случалось…
На горизонте чернел длинной полоской дымок парохода. Но, увы, пароход не мог подойти ближе, так как часть моря, где тянутся островки, опасна своими подводными камнями. Сидеть и размышлять о своей судьбе было более чем бессмысленно. Я решил взяться за работу.
Не раз лопата застывала в моих руках, когда проносилась назойливая мысль: «А вдруг они не приедут»…
Вечером, после скромного ужина, я погрузился в тревожный, поминутно прерывавшийся, сон. Ворочаясь с боку на бок, я высчитывал, в котором часу может притти бот.
Наступило утро. Миновали все сроки, а бота не было… Весь день до позднего вечера я просидел на самом высоком мысу островка, глядя на голубеющую на горизонте полоску второго острова, откуда должны были приплыть товарищи. «Там, — думалось мне, — ищут они меня и, не найдя меня и моей записки…»
Пахнул морозный ветер с океана. Медленно, нехотя побрел я на стоянку. Почувствовав жажду, я взял бутыль с водой и неловкими, как бы окаменевшими, пальцами начал вытаскивать пробку. Внезапно бутыль выскочила у меня из рук и разбилась. Не стало даже хорошей воды…
Нечего и говорить, что я провел ужасную ночь. Как только стало светать, я побежал на берег посмотреть, не едут ли товарищи. Однако никого не было…
Настало утро, ясное и сверкающее. С тяжелым сердцем сидел я на стоянке, любовно перебирая обмытые черепки, каменные орудия, глядел на записи дневника и думал: «А нужны ли теперь мои находки? Если оставить открытыми, их развеет ветром, если же спрятать в укромное место, то кто их найдет?..
Трудность голодного пайка усугублялась бедой с разбитой четвертью. Пресная вода водоема оказалась до-нельзя прогнившей и, даже прокипяченая, вызвала сильную рвоту.