Всемирный следопыт 1929 № 11
Шрифт:
Гигантская черная тень вихрем мелькнула, какое-то пестрое пятно с жалобным, сразу умолкшим визгом взметнулось над вершинами кустов… и стало пусто, словно ничего и не произошло здесь нисколько секунд назад.
Пан Кричевский перегнулся через сук, тяжело спрыгнул вниз и, не удержавшись на ногах, упал, ободрав лоб о выступающий корень. В следующее мгновение он уже стоял на ногах, размазывая кровь по лицу, потом схватил изломанную зверем бомбарду, снова бросил ее, со злобой оборвал и кинул под ноги болтавшуюся сбоку половину кунтуша и вдруг сломя голову кинулся к опушке
Оттуда несся надрывающийся истошный лай. Двое хлопцев с ружьями в руках бежали к лесничему вдоль опушки. Пан Згерж, захваченный общим возбуждением, спотыкаясь о корни, поспешно спускался по косогору в том же направлении. Лесничий обернулся к подбегавшим слугам. Его разодранное лицо со слипшейся от крови бородой стало отвратительно страшным, и ближайший хлопец невольно попятился от яростного крика пана.
— Промахнулся по зверю в десяти шагах! Будешь пасти свиней, подлый хам, а не ходить на охоту!
— Вы ж тоже стреляли, пане! — возбужденно возразил гайдук. По его взволнованному голосу и горящим глазам чувствовалось, что эти минуты стерли грань между слугой и всемогущим паном и что сейчас только охотник говорил с охотником.
Должно быть то же переживал лесничий, потому что, не отвечая на невозможные в другое время слова холопа, а быть может и не слыша их, он снова повернулся в сторону сечи, где, не умолкая, ревел гомон стаи, и поспешно принялся заряжать выхваченную из рук слуги бомбарду.
— Живей заряжать! — крикнул он. — Зверь ранен. Вся морда в крови. Сейчас мы догоним его в сече. Стецко, сюда с топором! Мы!..
V. С туром против панов.
Он остановился на полуслове, увидав Дзыгу, поспешно карабкавшегося вверх по пригорку.
— Зверь прошел мимо меня, пане, — с трудом переводя дух, пробормотал старик. — Голова и рога в крови. Плечо тоже. Собаки идут прямо за хвостом.
— Знаю, что ранен, — нетерпеливо прервал его лесничий. — Это я всадил пулю в плечо. Мы идем в сечу и сейчас кончим его.
— Опасно, пане! — Дзыга медленно качнул головой и, пошатнувшись от утомления, схватился обеими руками за ствол дерева. — Может быть это только собачья кровь, пане.
— Сам ты пся крев! — бешено заорал Кричевский. — Струсил? К собакам! Держи зверя, пока мы подойдем.
Старик медленно величаво выпрямился. Один момент он смотрел широко раскрытыми глазами на возбужденное, обезображенное лицо пана, потом молча повернулся и твердым быстрым шагом углубился в чащу. Однако через несколько сот шагов он был принужден снова ухватиться за ветвь и опуститься на землю. Скорчившись в полумраке у подножия высокого обомшелого пня, со своей седой головой и огромными жилистыми руками, старик казался каким-то лесным «духом», прикорнувшим в недоступной для людского глаза жуткой первобытной чаще.
Лай собак раздавался уже явно на одном месте, где-то в стороне болотца, и в редком разрозненном тявканье не чувствовалось азарта.
— Сидит на месте, — тихо бормотал старик, — а псы кругом… Это значит я пся крев?
На момент он замер без слов и движений, потом как-то толчком
— Всю жизнь служил панам, а на старости лет дождался…
Он взглянул назад, туда, где остались охотники, поднял руку, словно хотел погрозить кулаком, но не закончил начатого движения и, резко повернувшись, углубился в чащу.
— Какого зверя им отдал — бормотал на ходу старик, — И на что извели?.. Нa лекарство старой бабе, которой надо бы думать о смерти да о грехах. А он ведь на моих глазах бегал проворным теленком, а потом рос и стал грозой и красою леса. А теперь и вовсе уцелел один-единственный и последний…
С огромной яркостью, как живой, встал перед глазами Дзыги могучий бык, каким он видел его на поляне сегодня ночью. Громадное черное тело дышало несокрушимой силой. Лунный блеск отражался на тяжелых, круто изогнутых рогах, когда зверь, почуяв запах человека, наклонил их к опушке леса. А потом он признал и приветствовал его, Дзыгу…
Острая как нож и томительно тоскливая жалость волной залила сердце, и решение пришло сразу — отчеканенное и простое. Покорное, растерянное выражение исчезло с лица лесника, как пятно дорожной грязи под струей воды. Волчьим блеском загорелись глаза под седыми кустистыми бровями, и он торопливо зашагал вперед, напряженно вслушиваясь во все оттенки звуков, доносившихся со стороны болотца. Пройдя еще несколько сот шагов, старик начал загибать влево, обходя место, где, судя по лаю, остановился или залег в густой чаще раненый тур.
«Рана, если и есть, то пустая, — рассуждал Дзыга. — На брюхе крови не было, а если от пули в плечо он не свалился и даже не захромал, значит либо только кожа порвана, либо шея пробита, но в неопасном месте. Теперь он засел в чаще и, окруженный собаками, ждет охотников».
Злобная улыбка на миг скользнула по плотно сжатым губам. Разве они первые пробуют забираться в эти страшные заросли? Значит завтра будет работа ксендзам в Варшаве…
Он прошел дальше в лес, все время обходя со стороны ветра, и наконец оставил зверя между охотниками и собой. До болотца, к которому обыкновенно укрывался тур, было еще далеко. Возможно рана действительно была тяжелой. Старик покачал головой и, крадучись как зверь, стал подбираться ближе к месту, откуда раздавался лай собак. Потом он остановился и несколько раз негромко протяжно свистнул. Голоса собак на миг замолкли. Старик чуть улыбнулся и повторил призыв.
В кустах спереди раздался шорох, и собачья морда, поводя носом из стороны в сторону, просунулась между ветвями. За ней появилась вторая собака, и оба животных, повизгивая от радости, прижались к ногам хозяина. Торопливо погладив собак, Дзыга оглянулся назад и поспешно зашагал по направлению к болотцу.
Сзади все еще раздавалось редкое тявканье, и старик удовлетворенно качнул головой. Два пса убиты. Два его — здесь. Два же, которые там остались, — это слишком мало, чтобы занять зверя, когда подойдут стрелки. А если тур и на этот раз отобьется от врагов, кто тогда рискнет тронуть его в страшной чаще у Поганого болота?