Всемирный следопыт 1930 № 01
Шрифт:
Первой встрепенулась Вьюга: воспоминание о жеребенке и теплой конюшне потянуло ее домой, В такую погоду она особенно сильно испытывала притягательную силу дома. Она фыркнула и потянулась мордой к спавшему хозяину. Снарди сейчас же вскочил и зарычал.
Сигурда разбудили во-время. Он не успел еще заснуть вечным сном. Стуча зубами, он с усилием стряхнул с себя дремоту; короткий сон все-таки освежил его. Он начал хлопать руками и топать ногами, чтобы расшевелить кровь. И понемногу в нем проснулась его обычная бодрость. Он бросил повод на шею Вьюге и пошел за своими друзьями, держась рукою за седло.
Метель и ветер
Но это был Снарди, который на минуту остановился, чтобы укрыться от ветра за пони. Полученный толчок вернул псу мужество. Он вскочил на ноги и, неистово отряхиваясь от снега, прыгнул вперед и снова очутился перед мордой Вьюги.
Перед ним расстилалась взбудораженная вихрями равнина. Стараясь не попадаться под ноги лошади, Снарди прыгнул на первый снежный сугроб и ушел в него по уши, из второго он выбрался с трудом, и это окончательно сломило его. Он уже не настаивал на своей роли проводчика. Смиренно поджав хвост и опустив голову, он поплелся за пони.
В борьбе с метелью первым сдался человек, за ним — собака. Вьюга еще держалась. Чувствуя, что «остроносый» идет по ее следам, она испытывала удовлетворение. Снарди был теперь там, где ему полагалось быть всегда, — не его дело указывать ей дорогу.
Они прошли еще немного вперед. Снарди тихо взвизгивал — снег душил его. Пес окончательно обессилел. Он лег на снег и свернулся клубочком — бедняга решил умереть. Сигурд сжалился над ним, поднял, перекинул через седло, как мешок, и привязал стременами.
Но это было последнее разумное действие, на которое был способен Сигурд. Он шел за пони, не думая ни о чем, повинуясь слепому инстинкту, который запрещал ему останавливаться. Было так холодно, что дыхание обжигало ноздри. Вьюга поминутно нагибалась, совала морду в снег и глотала его. Медленно-медленно знакомые приметы сменяли одна другую. Она узнавала их, несмотря на то, что все кругом было засыпано снегом. Когда она возила куда-нибудь хозяина, она всегда думала только о том, чтобы запомнить дорогу.
Наконец Вьюга нашла дорогу к дому. Только ее чуткие ноздри способны были уловить легкие запахи, которые исходили из усадьбы. Ее редкое умение запоминать дорогу и привязанность к человеку и дому спасли всех троих.
Еще задолго до того, как ухо ее уловило тревожный топот Тора в конюшне, она убедилась, что идет верной дорогой. Запах дыма, окружавший усадьбу, был слышен несмотря на частый снег. Наконец и Снарди почувствовал его и с радостным лаем соскочил в снег. Лишь один Сигурд не узнал, что они дома. Он понял это только тогда, когда увидел свет в одном из окон. И сердце его наполнилось безмерной радостью.
— Вьюга! Вьюга!.. — бормотал он обледеневшими губами. — Никогда я не осмелюсь ударить тебя. Когда ты умрешь, я потеряю своего лучшего друга…
Зимняя жизнь текла в Бильдаберге своим чередом. Каждый день, если позволяла погода, овец
Тор и Глазок были еще слишком молоды, чтобы подобно остальным пони проводить зиму среди суровой природы, Они стояли в конюшне и выходили наружу только вместе с овцами, в хорошую погоду. Вьюга тоже всегда приходила домой на ночь, и ей полагалась каждый вечер хорошая охапка сена. Хотя Тор был уже достаточно велик, чтобы обходиться без молока, мать продолжала подзывать его ласковым ржанием.
IV. На горных пастбищах.
Уже давно кругом усадьбы начали появляться рыжевато-коричневые дрозды. Небольшими стайками они проносились над двором, где талая вода сбегала ручейками поверх льда. Как первым вестникам весны, дроздам приходилось переживать много невзгод: налетали порой метели, пловучие льды загромождали берега Исландии, приносили с собой холода и суровые ветры. Снежные бури загоняли Тора и его приятеля Глазка в конюшню с замороженных лугов, которые опять покрывались снегами. Но проходило несколько дней, и жеребята начинали снова разгребать копытами скрывавшуюся под снежным покровом сочную траву.
Появлялись большие стада диких гусей, и на собак обрушивалась новая забота — прогонять этих вредителей с поля. Слетались певчие птицы. Страна просыпалась от холода, сбрасывая ледяные оковы. Вскоре от сплошного снежного покрова на горах остались лишь небольшие клочки по оврагам, которые издали были похожи на белые шкуры, разложенные для просушки.
Со всех пригорков с шумом бежала весенняя вода. Она доходила до самого двора и размывала в песчаных холмах глубокие ямы, которыми Сигурд пользовался потом, чтобы складывать в них лед и пойманных в сети лососей. Ручеек, протекавший возле усадьбы, так раздулся, что лошадям приходилось его переплывать. Болота превратились в огромные озера. Вода бежала по всем тропинкам, протоптанным скотом.
Небо в эту пору часто хмурится, идут холодные дожди, над землей висят туманы. Но вслед за дождями приходит наконец и тепло. Весенний воздух забирается в густую овечью шерсть, и овцы начинают линять. В это время некоторые птицы уже сложили в гнезда яйца, а ворона уже кормит птенцов. Между кочками бегают парочки куропаток, то-и-дело приникая к земле, словно скрываясь от кого-то. Карликовые березки распускают нежную листву. Ясная тихая и теплая погода сменяется южными ветрами и дождями.
Склоны гор зеленеют, с лугов несется аромат свежей травы навстречу жадно раздувающимся ноздрям животных.
В начале июля Сигурд отправлялся со своим стадом в горы, на пастбища, расположенные вблизи одного из крупных ледников. В усадьбу должны были вернуться только верховые пони, которые могли понадобиться хозяину для поездок по делам.
Путь не близок и не легок. В первый день отдыхали только два раза — возле заброшенной усадьбы, где скоту дали покормиться досыта, а потом выше, в горах. Вечером, когда овцы едва брели, остановились на ночлег. Люди ночевали в хижине, построенной для пастухов на берегу прозрачного ручья, скот пасся всю ночь на лугу со свежей сочной травой.