Всеобщая история искусств в шести томах. Том 5 (с иллюстрациями)
Шрифт:
В «Явлении Христа народу»—впервые в русской исторической живописи — правдивость передачи исторического облика народа понимается не только как археологическая точность изображения костюмов и утвари, но как воссоздание мироощущения изображаемого народа, его общественных взаимоотношений, его национального темперамента и облика. Беспримерной в русской монументальной картине явилась и степень психологической выразительности ее персонажей.
Наконец в картине очень убедительно звучит новаторское понимание закономерностей колорита. Художник представил действие в рассеянном свете дня, при котором все краски звучат чистым цветом, а глубокие тени отсутствуют,— сам по себе подобный замысел был новым для русской монументальной тематической картины. Не теряя характерной для русской художественной школы того времени пластической четкости объемов, Иванов достигает замечательной свежести и чистоты цвета. Прекрасно написана в центре картины группа людей в. тени прибрежных деревьев или берег реки слева, где под сенью листвы вода и камни принимают разнообразные зеленые оттенки. Великолепна и группа так называемых «дрожащих» с холодными голубоватыми и сизыми отсветами неба на смуглых телах и теплыми бликами света, отраженного землей.
Однако, несмотря на свои замечательные достоинства, картина не явилась подлинным синтезом тех творческих находок и открытий, которые были сделаны в натурных работах Иванова. Присущее этюдам гуманистическое истолкование духовной жизни человека и реалистическая трактовка всех явлений природы в их взаимосвязи далеко выходили за рамки того идеалистического представления об историческом процессе, которое было свойственно Иванову, как человеку своего времени. Свести в законченное художественное целое реализм этюдов Иванова теми средствами, которыми располагал русский художник 30—40-х гг., прошедший школу академического классицизма, оказалось невозможным. Те новые методы живописного обобщения, которые найдены были Ивановым, например, в самостоятельных пейзажных работах, по-видимому, не выкристаллизовались еще в его собственном творческом сознании достаточно отчетливо. Картине присущи внутренние противоречия. В толпе недостаточно ощущается то внутреннее единство, которое при всем различии мироощущения собравшихся здесь людей должно было бы возникнуть в момент общего потрясения. Отдельные группы людей воспринимаются несколько изолированно, самодовлеюще. Пластическая выразительность фигур большей частью кажется сильнее их психологической выразительности.
К концу 40-х гг. в мировоззрении и творчестве Иванова наступил перелом, происшедший, по его собственному утверждению, в большой мере под влиянием современных политических событий (в числе которых, по-видимому, была и революция 1848 г.). Несомненно, впрочем, что этот перелом назревал постепенно, исподволь. Именно в эти годы у Иванова окончательно кристаллизуются мысли о необходимости создания нового искусства, тесно связанного с современностью, оснащенного передовыми достижениями современной науки, в частности философии и истории. Его картина, замысленная на ином, уже пройденном этапе исторического развития русского общества, теперь не кажется ее создателю отвечающей истинным требованиям момента. За разрешением вопроса о путях дальнейшего развития искусства он обращается к Герцену. Герцен, Огарев, Сеченов — вот люди, которые становятся для него авторитетами. Позже он обращается к Чернышевскому. Его одушевляла цель — могущество искусства «приспособить к требованиям времени и настоящего положения России». Несомненно, что именно стремление Иванова к созданию искусства, призванного преобразовать жизнь, позволили Чернышевскому ощутить в нем единомышленника, достойного представителя своей эпохи и одновременно—«человека будущего».
Новые искания Иванова — до некоторой степени — нашли свое выражение в серии акварельных эскизов монументальных росписей или картин на библейские и евангельские темы, задуманных Ивановым для специального общественного здания. По мысли художника, весь комплекс росписей в конечном счете должен был служить историко-просветительным и воспитательным целям; иными словами, речь шла о создании монументального искусства широкого общественного звучания. Замыслам художника, естественно, не суждено было осуществиться; тем не менее подготовительные эскизы к этим росписям представляют собой самостоятельную художественную ценность.
Иванов стремился здесь проникнуть в сущность отдельных религиозных систем, в психологическую природу религиозного чувства вообще, осмыслить все это с точки зрения современной ему науки. По существу, эти искания художника были одним из выражений общего для европейской культуры середины 19 столетия стремления переосмыслить традиционную христианскую догматику с точки зрения рационалистического мышления. Система преданий Библии и Евангелия трактована Ивановым как мифология древнееврейского народа, тесно связанная своими образами и сюжетами с мифотворчеством других народов древнего мира, отражающая историю духовных исканий человечества и в известной мере его реальную жизнь. Заметки, оставленные художником, свидетельствуют о том, что глубина понимания Ивановым природы религиозного мифа позволила ему ощутить мифологические образы как выражение потенциальных духовных и физических возможностей человека, как своеобразный идеал, к которому устремлялись помыслы древних.
Действительно, образы небольших акварельных эскизов полны замечательной значительности. Герои библейских легенд — Моисей, Захария, Авраам — мощные бородатые старцы в простых и величественных одеждах — предстоят перед верховным божеством и его вестниками с достоинством, бестрепетно, подчас как равный с равным, склоняясь лишь перед высшей мудростью, исходящей из их уст («Моисей перед богом, читающим ему заповеди на скрижалях», ГТГ; «Архангел Гавриил поражает Захарию немотой», ГТТ; «Три странника возвещают Аврааму о рождении Исаака», ГТГ). Решительные линии рисунка, дающего лишь общую, хотя и четкую характеристику формы, лаконичность цветовых сочетаний, смелые контрасты ближних и глубинных планов подчеркивают это ощущение величавой простоты и внутренней силы и значительности. Это усиливается еще необычностью решения световых эффектов, вообще играющих очень большую роль в эскизах. В узкой улочке предместья восточного города, зажатой между глухими глинобитными стенами, с песнями и плясками движется толпа полуголых пастухов, оповещающих о рождении Христа. Им в спину бьют лучи розового, фантастического света, исходящего от горизонта, изнутри «вертепа», от яслей младенца. Композиция строится из глубины, от источника света, прямо на зрителя, свет как бы движет вперед толпу пастухов. Именно его лучи, кажется, рождают это движение толпы; решение необычайно смелое для выученика петербургской Академии начала столетия («Славословие пастухов»; ГТГ). В контрасте горячего света высокого светильника и холодного сияния луны, разлитого над городом, рисуется сцена между Христом и Никодимом («Христос и Никодим»; ГТГ). Фигуры Захарии и архангела окутаны таинственным свечением розовато-желтого дыма храмовых курильниц («Архангел Гавриил поражает Захарию немотой»).
«Библейские эскизы» явились в большой мере следующим этапом на пути развития Иванова как исторического живописца. С еще большей глубиной понимания и знанием предмета воссоздает Иванов здесь не только характерные обычаи, одежду и утварь древневосточных народов, но и самый их исторический облик, национальные особенности склада их характера, их мироощущение, их религиозные и эстетические представления. Он приступает к серьезному изучению археологии классического Востока (Египет, Финикия, Ассирия и Вавилон), консультируясь с учеными-археологами, достигая в этой области уровня последних выводов современной ему исторической науки.
А. А. Иванов. Давид перед Самуилом. Верхняя часть эскиза «Призвание Давида на царство». Из цикла «Библейские эскизы». Акварель, карандаш. 1850-е гг. Москва, Третьяковская галлерея.
илл. 219
А. А. Иванов. Архангел Гавриил поражает Захарию немотой. Из цикла «Библейские эскизы». Акварель, белила, карандаш. 1850-е гг. Москва, Третьяковская галлерея.
илл. 220
А. А. Иванов. Три странника возвещают Аврааму о рождении Исаака. Из цикла «Библейские эскизы». Акварель, карандаш. 1850-е гг. Москва, Третьяковская галлерея.
илл. 221
В этих рисунках и акварелях Иванов подходит к созданию нового метода построения картины. Взамен композиции классицизма, построенной в основном по принципу равновесия масс в условно ограниченном пространстве, Иванов выдвинул идею композиции, организованной в соответствии с логикой психологической коллизии действия, с учетом реального многообразия пространственных отношений в природе. Новаторская сущность эскизов заключается в большой мере именно в этой их особенности.
Эпизоды Ветхого и Нового завета трактованы здесь часто почти как реальные сцены из жизни древнего народа. Вот возле блюда с едой, поставленного на куске расстеленной на земле ткани, расположились усталые босые путники. Их угощает седой старик в грубой одежде, с пастушеским посохом в руках. Вокруг — кочевые шатры, палящее солнце, женщины, готовящие на очагах пищу... Так представил художник пророчество Аврааму о рождении Исаака. Однако Иванов не спускается до мелочной жанровой обыденности. Его герои вместе с тем, как уже говорилось выше, выражают представление Иванова о глубокой внутренней значительности духовного мира человека.