Всеслав Полоцкий
Шрифт:
Прошел, сел за накрытый стол. Блины с икрою, квас. Поел, спросил:
— Что слышно?
— Тихо.
— Как это?
— Так. Торг пуст.
— Что?! — не поверил князь. — Сегодня ж пятница! Да что они?!
— Не знаю. Нет никого, и все.
— Ну, это… Нет! — Князь встал, заходил по гриднице. Давно такого не было, давно… Спросил: — А сразу почему не сказал?
— Так только сам узнал. Пока ты ел, Батура приходил. Он и сказал.
— Позвать его!
Игнат ушел, привел Батуру. Князь встретил его, сидя за столом. Сказал:
— Ну,
Батура криво ухмыльнулся, помолчал, потом ответил:
— Так никого там нет. Чего и говорить?
— А то и говори. Нет торга. Почему?
— Так повелели.
— Кто?
— Сотские. Народ стал прибывать… Да и народу-то не так и много было. Ждут все.
— Чего?
— Так ведь видение…
— Видение? Какое?
Молчит изветчик.
— Ну!
Опять молчание. Князь встал.
— Князь! Пощади! — Батура побелел. — Ведь ты же сам все видел, князь! — И на колени пал.
Князь глянул на Игната. Тот опустил глаза. Так, значит! Видение. Знамение… Как дети малые! Как муравьи: копаются, спешат куда-то, что-то тащат. Тень упадет на них — и замерли. И всякий мнит: Он смотрит на меня, Он только одного меня и видит, Он подает мне знак… Глупцы! Князь улыбнулся и спросил:
— Видение? Какое? Да говори, не бойся ты, я в это не верю. Ну… Что?
Батура не ответил. Уткнулся головою в пол и замер. Князь снова глянул на Игната. Глаза их встретились. Игнат служил уже лет сорок, может, даже больше… Но таких глаз князь никогда еще не видел — больших, пустых, испуганных. И губы белые, и лоб в испарине. Все, выходит, знает.
— Так, — сказал князь. — Так. Хорошо. Иди…
Батура встал и спешно вышел. Игнат за ним.
— А ты постой пока!
Игнат остановился.
— Подойди. Сядь… Да не бойся ты! Одни ведь мы… Рассказывай.
Игнат молчал. Князь пригрозил:
— Игнат!
Игнат вздохнул, сказал:
— Смерть люди видели.
— Смерть?
— Да. Над теремом. Сегодня ночью. Была она укрыта белым саваном, с косой. К тебе пришла. Вот люди и скорбят. Решили, что ты умер.
— Но я ведь жив, Игнат! Ведь так?
Игнат молчал. Всеслав спросил:
— Так что мне, показаться им? Пусть видят — вот он, князь!
— Но… Смерть была! Ее все видели…
— Да жив ведь я!..
— Ты, князь, не серчай, мало ли что. Может, душа твоя уже ушла, а тело еще здесь. Так люди скажут.
Скажут! Это верно. Князь встал и посмотрел в окно. Там, далеко, у пристани, и вправду было непривычно пусто. Плоты качались на воде, ладьи. А берег — пуст. Ждут, значит, не дождутся…
— Кто видел Смерть? Когда?
— Так уж за полночь. Вдруг небо просветлело. Увидели, стоит Она над теремом, а ветер саван треплет… Свят, свят! — Игнат перекрестился.
Князь облизал пересохшие губы, спросил:
— Ты крещеный, Игнат?
— Князь!..
— Да, князь я! И крещеный. А ты… Не знаю я, сомнения берут. Вот ты в храм ходишь, там поклоны бьешь. Писание слушаешь. А слышишь ли?!
— Я…
— Помолчи пока! Так вот, Писание там слушаешь… Ну а слыхал ли ты в Писании про Смерть? И чтоб была Она при саване, с косой.
— Н-нет, такого я не слыхал…
— И не услышишь! — Князь улыбнулся. — Нет Смерти той, которую вы будто видели. Все это суеверие. Поганство. Есть Смерть только одна, христианская. Понял? Душа покинула тебя, тело охладело — и все. Вот это Смерть. А после — Суд. Но это уже Там, не на земле. А Смерть с косой, гундосая, это, знаешь… — Князь рассмеялся, подал Игнату руку и сказал: — Пощупай. Теплая? Живая? То-то же. И без рогов я, без копыт. И крест на мне, вот, посмотри. Доволен, да?
Игнат кивнул.
— Тогда вставай.
Игнат послушно встал.
— Так, — сказал князь задумчиво. — Так, значит, так… Посадника — ко мне, владыку — ко мне, сотских — ко мне, старост — ко мне. К обеду жду, не поскуплюсь. Иди распоряжайся.
— Но если, князь…
— Иди! И не гневи меня, Игнат. И им также скажи, чтоб не гневили!
Игнат ушел. Князь посидел еще, подумал, а после встал, смел крошки со стола и подошел к печи.
— Бережко!
Зашуршало. Значит, жив. Сыпанул. Еще. Захрумкало. Так, хорошо. Вот если бы не брал, вот если б выл, тогда страшись. Да и чего страшиться? Мы Бусово племя, чужого не ищем. Микула терем сей возвел, ему наследовал его сын Глеб, Глебу наследовал племянник Володарь, Володарю — внук Рогволод, Рогволоду — муж дочери его Владимир, Владимиру унаследовал сын его Изяслав, Изяславу — сын Всеслав, Всеславу — брат Брячислав, Брячиславу наследовал я, а мне наследует…
Да, кто наследует? И сколько их, сыновей, у тебя — четверо? Или если руку на сердце, то пятеро? Да, пятеро. Старший, Давыд, — в Витьбеске, любимый, Глеб, — в Менске, Борис — в Друцке, Ростислав — в Кукейне.
А Святослав? Пять лет уже прошло, как нет о нем вестей. И Святослав ли он? Ушел Георгием, пешком, меча и то не взял. Сказал:
— Не обессудь, отец. Не мое это все, не хочу. — И ушел.
Встану я, не благословясь, пойду, не перекрестясь, и не воротами, а песьим лазом, тараканьего стежкой, подвальным бревном… Прости мя, Господи, не удержал. Да и не мог удержать, не смел. Он от рождения был мне в упрек, на нем мой грех, мое вдовство. Не Святослав он, а Георгий, нет Святославов в святцах, есть только Георгии…
А сам ты кто: Всеслав или Феодор? Как князь — Всеслав, как Божий раб — Феодор. А прадед твой Владимир звался по крещению Василий. И было у него двенадцать сыновей, правда, не все до смуты дожили. Тем, кто не дожил, им легко. А прочие…
Нет, лучше дочерей растить! Но дочерей Бог вовсе не дал. Вот сыновей родилось семеро, а возмужали пятеро, потом один ушел, осталось четверо, и те сидят не кажутся, у каждого своя обида, и каждый ждет… А если кто и помнит хорошее, так только одна Глебова. Никто к отцу на Пасху не явился, всем некогда, а Глебова пусть не сама приехала, но был гонец с подарками. Подарки те — пустяк, безделица, и все-таки…