Всевышнее вторжение
Шрифт:
– Так что же всё-таки такое этот Валис? – спросил Эммануил.
– Искусственный спутник, проецирующий голограмму, которую там принимают за реальность.
– То есть фактически – генератор реальности.
– Да, – кивнул Элиас.
– А эта реальность, она настоящая?
– Нет, я же сказал, что это голограмма. Спутник может заставить людей увидеть всё, что ему только заблагорассудится. В этом и состоит главный смысл фильма, он детально исследует силу иллюзий и внушения.
Перейдя в свою комнату, Эммануил взял со стола полученную от Зины дощечку и нажал на квадратик.
– Что ты там делаешь? – спросил за его спиной Элиас.
На
– Она управляется правительством, – сказал Элиас, – так что нет смысла о чём-то её спрашивать. Я так и знал, что Плаудет подсунет тебе такую штуку. Дай её мне. – Он потянулся к дощечке.
– Зачем? – удивился Эммануил. – Пускай у меня останется.
– Господи, да ней же написано IBM, так прямо и написано большими буквами! Так что же ты хочешь, чтобы она тебе сказала? Правду? Да когда же такое было, чтобы государство говорило людям правду? Они убили твою мать и засунули твоего отца в низкотемпературный анабиоз. Какого чёрта, давай её сюда, и забудем об этом.
– Если забрать у меня эту дощечку, – не уступал Эммануил, – мне тут же дадут другую такую же.
– Да, пожалуй, что и так. – Элиас опустил руку. – Только ты не верь её россказням.
– Она говорит, что ты не прав насчёт Валиса.
– Это в каком же смысле?
– Она просто сказала «нет», а больше ничего, – пожал плечами Эммануил и снова нажал на квадратик.
ТЫ
– А какого чёрта это значит? – удивился Элиас.
– Не знаю, – признался Эммануил и тут же подумал: я всё-таки буду с ней разговаривать.
А ещё он подумал: она меня обманывает. Она танцует над тропинкой как болотный огонёк, уводя меня прочь, всё дальше и дальше, в глубины тьмы. А затем, когда тьма сомкнётся со всех сторон, болотный огонёк моргнёт и потухнет. Я знаю тебя, думал он дощечке, я знаю твои повадки. Я не последую за тобой, это ты должна прийти ко мне.
Он нажал на квадратик.
СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ
– Туда, откуда нет возврата, – сказал Эммануил.
После ужина он провёл некоторое время за голоскопом, изучая драгоценнейшую из вещей Элиаса: Библию, изложенную в многослойной голограмме, каждый слой – своя эпоха. При такой подаче Писание образовывало трёхмерный космос, его можно было читать и разглядывать под любым углом. Меняя угол наблюдения, из него можно было извлекать самые различные смыслы; таким образом. Писание выдавало бесконечное количество непрерывно менявшейся информации. А ещё оно становилось изумительным, глаз не оторвать, произведением искусства; всю его толщу пронизывали золотые и красные сполохи, перемешанные с синими, как небо, прядями.
Цветовая символика была отнюдь не произвольной, но восходила к раннесредневековой романской живописи. Красный цвет символизировал Отца, синий – Сына, ну а золото, конечно же, было цветом Духа Святого. Зелёный означал новую жизнь избранных, фиолетовый – скорбь, коричневый – страдание и долготерпение, белый – свет, и, наконец, чёрный означал Силы Тьмы, смерть и греховность.
И каждый из этих цветов находил своё место в упорядоченной по времени голограмме Библии. В связи с различными сегментами текста образовывались, изменялись и взаимонакладывались сложнейшие послания. Эммануил никогда не уставал разглядывать эту голограмму; для него, как и для Элиаса, это была главнейшая из диаграмм, далеко превосходившая все прочие. Христианско-Исламская Церковь не одобряла перевод Библии в цветокодированные голограммы, а потому был принят закон, запрещавший их производство и продажу; Элиас изготовил свою сам, не испрашивая ничьего разрешения.
И это была открытая голограмма, в неё можно было вводить новую информацию. Эммануил не раз задумывался над этим обстоятельством, но к Элиасу с расспросами не лез. Он чувствовал, что здесь кроется какой-то секрет, что Элиас ему не ответит, так что нет смысла и спрашивать. Зато он мог при желании набрать на присоединённой к голограмме клавиатуре несколько ключевых слов из Писания, после чего голограмма разворачивалась так, чтобы подать выделенную цитату с наиболее удобной точки зрения. Весь текст Библии фокусировался на связях с напечатанной информацией.
– А что, если я введу в неё что-нибудь новое? – спросил он однажды Элиаса.
– И не думай о таком, – резко ответил Элиас.
– Но технически это возможно.
– Возможно, но так не делают.
Мальчик часто задумывался над этим разговором.
Он, конечно же, знал, почему Христианско-Исламская Церковь запрещает переводить Библию в цветокодированную голограмму. Приноровившись, можно научиться медленно, постепенно поворачивать временную ось, ось истинной глубины, таким образом, чтобы взаимоналожился ряд далёких друг от друга слоев и появилась возможность прочитать в них поперечное, новое послание. Ты вступал в диалог с Писанием, и оно оживало, становилось активным организмом, никогда не повторявшим свою форму в точности. Не трудно понять, что Христианско-Исламская Церковь стремилась держать Библию и Коран навеки замороженными. Если Писание ускользнёт из-под контроля, на монополии церкви будет поставлен крест.
Ключевым фактором было взаимоналожение, и ничто, кроме голограммы, не позволяло осуществить его достаточно тонким и эффективным образом. Однако он знал, что когда-то давным-давно этот способ расшифровки уже применялся к Писанию. Элиас, которого он попытался порасспросить, проявил явное нежелание обсуждать эту тему, и мальчик её оставил.
А год назад приключился весьма неприятный случай, приключился в церкви, когда Элиас привёл туда мальчика на четверговую заутреню. Эммануил не был ещё конфирмован, а потому не мог принимать причастие. Пока все прочие прихожане толпились у поручня, Эммануил продолжал сидеть и молиться. Пастор обносил прихожан дароносицей, обмакивая просфорки в освящённое вино и торопливо проборматывая: «Кровь Господа нашего Иисуса Христа, пролившаяся твоего спасения ради…» – и тут вдруг Эммануил встал со своего места и сказал, спокойно и громко:
– Крови там нет, и тела – тоже. Пастор осёкся и взглянул в его сторону.
– У тебя нет власти и права, – сказал Эммануил, а затем повернулся и вышел из церкви. Через минуту Элиас нашёл его в машине, мальчик безмятежно слушал радио.
– Так делать нельзя, – сказал Элиас, запуская мотор. – Нельзя ни в коем случае. Они заведут на тебя досье, а нам с тобой только этого и не хватало. – Он был вне себя от ярости.
– Я видел, – сказал Эммануил. – Это были просто просфорки и просто вино.
– Ты имеешь в виду внешнюю, случайную форму. А по сокровенной сути…
– Там не было никакой сути, отличной от внешнего проявления, – упрямо сказал Эммануил. – Чуда не случилось, потому что священник не был священником.
Дальше и до самого дома они не разговаривали.
– Неужели ты отрицаешь чудо пресуществления? – спросил Элиас вечером, укладывая мальчика в постель.
– Я отрицаю то, что произошло сегодня, – сказал Эммануил. – Там, в том месте. Я туда больше не пойду.