Вскрытие показало...
Шрифт:
Я назвалась, но мое имя, по-видимому, девице ни о чем не говорило. Пришлось добавить:
– Мистер Эмберги назначил мне встречу в четыре.
Девица сверилась с расписанием и бодро сообщила:
– Присядьте, пожалуйста, миссис Скарпетта. Доктор Эмберги скоро вас примет.
Я села на кожаную кушетку бежевого цвета и осмотрелась. На столе имелись журналы и композиции из искусственных цветов, но не наблюдалось ни единой пепельницы. Зато стены украшали целых два объявления: "Просьба не курить", "Спасибо за понимание".
Минуты ползли еле-еле.
Рыжая секретарша потягивала что-то
Пачка сигарет буквально жгла мне карман. Хотелось уже только одного – пробраться в туалет и покурить.
В половине пятого заверещал местный звонок. Секретарша сняла трубку и, снова скроив дежурную улыбку, произнесла:
– Вы можете войти, миссис Скарпетта.
На слове "миссис" она почему-то запнулась.
Дверь в кабинет спецуполномоченного слабо щелкнула вращающейся медной ручкой, и тотчас же из-за стола поднялись трое мужчин – а я-то ожидала увидеть только одного. Кроме этого одного, в кабинете находились Норман Таннер и Билл Больц. Когда очередь пожать мне руку дошла до Больца, я посмотрела ему прямо в глаза, и он нехотя, но все же ответил на мой взгляд.
Меня это задело. Больц мог бы и сказать, что собирается к Эмберги. И вообще мог бы подать хоть какие-то признаки жизни после нашей мимолетной встречи у дома Лори Петерсен.
Эмберги одарил меня кивком, который можно было расценить в большей степени как "Чего притащилась?", чем как приветствие, и процедил:
– Спасибо, что уделили нам время.
Эмберги был мал ростом, глазки у него постоянно бегали. Прежде он работал в Сакраменто – там-то наш спецуполномоченный и понабрался замашек коренного калифорнийца, позволявших ему теперь скрывать, что вообще-то он родился и вырос в Северной Каролине. Эмберги происходил из семьи фермеров и стыдился этого. Он любил узкие галстуки с серебряными булавками и был всей душой предан полосатым костюмам. На безымянном пальце правой руки Эмберги носил серебряный перстень с бирюзой. Глаза спецуполномоченный имел мутно-серые, как лед, голову практически лысую – ее выпуклости и вогнутости еще больше подчеркивала слишком тонкая кожа.
Кресло цвета слоновой кости, с подушечкой для головы, отодвинули от стены явно специально для меня. Когда я присела, кожа скрипнула. Эмберги уселся за свой стол. Об этом столе ходили легенды, но мне еще не доводилось его видеть. Действительно было на что посмотреть – из розового дерева и богато украшенный резьбой, он казался настоящим произведением искусства, вещью, которая выпячивала как свою антикварную ценность, так и китайское происхождение.
За спиной Эмберги из дорогущего панорамного окна открывался великолепный вид на центр города, на Джеймс-ривер, которая поблескивала вдали, и на южную часть Ричмонда, напоминавшую отсюда лоскутное одеяло. Эмберги щелкнул замком портфеля из страусиной кожи и извлек стопку гербовой бумаги, исписанной каракулями. Мой босс основательно подготовился к этой встрече – он никогда ничего не делал без
– Думаю, вам известно, насколько общественность обеспокоена последними убийствами, – произнес Эмберги, обращаясь ко мне.
– Разумеется.
– Вчера мы с Биллом и Нормом провели, так сказать, экстренное совещание. В числе прочего мы обсуждали статьи, которые появились в субботней и воскресной газетах. Как вы, доктор Скарпетта, возможно, знаете, новость о последнем убийстве, то есть трагической гибели молодой женщины-хирурга, уже распространилась по всему городу.
Я этого не знала, но нисколько не удивилась.
– Уверен, что вам задавали вопросы по поводу этого убийства, – мягко продолжал Эмберги. – Мы должны в корне пресекать попытки взять интервью, иначе нам несдобровать. Именно об этом мы вчера и говорили.
– А если бы вы в корне пресекали убийства, – заметила я не менее мягко, – то давно бы уже получили Нобелевскую премию.
– Именно к этому мы и стремимся в первую очередь, – сказал Больц. Он успел расстегнуть свой темный пиджак и откинулся в кресле. – Мы постоянно работаем с полицейскими. Однако мы также считаем, что подобные утечки секретной информации недопустимы. Журналисты раздувают подробности, и в итоге люди паникуют, а убийца в курсе всех наших планов.
– Совершенно с вами согласна. – Тут мой язык меня подвел, и я затем горько пожалела о своих следующих словах: – Можете быть уверены: я не делала никаких заявлений из офиса, не давала никакой информации, кроме самой необходимой.
Я ответила на еще не заданный вопрос, и мой внутренний голос натянул поводья, сдерживая идиотскую прямоту. Если меня вызвали для того, чтобы обвинить в неосторожности, я должна была по крайней мере заставить их – или хотя бы одного Эмберги – перейти к обсуждению скользкой темы. А я сама на блюдечке поднесла им доказательства, то есть дала понять, что их подозрения справедливы.
– Итак, – подытожил Эмберги, глядя на меня своими глазками-буравчиками, – вы только что предъявили нам нечто, что требует более пристального изучения.
– Я ничего такого не предъявляла, – сказала я безразлично. – Просто констатировала факт.
В дверь тихонько постучали – это рыжая секретарша принесла кофе. В кабинете мгновенно повисла тишина. Однако секретаршу это не смутило – она не спешила уходить, с достойным лучшего применения рвением проверяя, каждому ли достались чашка, ложка, сахар. А Билла Больца она прямо-таки опутала липкой, как паутина, заботой. Больц, возможно, был не лучшим из прокуроров штата, но, без сомнения, самым красивым. Он принадлежал к тому редкому типу блондинов, к которым время относится более чем лояльно – ни волосы у них не выпадают, ни пивной живот не образуется. Только тоненькие "гусиные лапки" в уголках глаз говорили о том, что Биллу почти сорок.
Когда секретарша наконец удалилась, Больц произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Нам известно, что у полицейских периодически возникают проблемы с утечкой информации. Мы с Нормом говорили с одним высшим чином. Никто понятия не имеет, откуда просачиваются сведения.
Я подавила желание высказаться. А чего, интересно, они ожидали? Что какой-нибудь высший чин крутит роман с Эбби Тернбулл? Что какой-нибудь коп с виноватым видом скажет: "Извините, ребята, это я раскололся"?