Вслед кувырком
Шрифт:
Двор забит лодками и моторами, поставленными на блоки, на разных стадиях ремонта… точнее, разборки. Другие каноэ поставлены ветхими рядами вдоль заднего крыльца, где можно увидеть тень, движущуюся позади мешковины грубо сшитого занавеса, – это Амбар или ее сын Майк, который подрабатывает в «Наживке и снастях». Некоторые из этих лодок продаются или сдаются напрокат, другие, как лодка Дунов, находятся здесь по договору. Также присутствуют во дворе ловушки для крабов, бухты желтого каната, пустой, серьезно проржавевший трейлер для лодок, где греется на солнышке полосатый кот, водные лыжи, сети, старые кулеры, пара велосипедов такого вида, будто их здесь бросили
Весла и оранжевые спасжилеты хранятся в сыром и затхлом мраке деревянного навеса, где Джек годами видел страшноватых пауков. Сунув туда руку, он берет два весла, пару спасжилетов и несет это все в охапке к причалу. Каноэ уже на воде, а Джилли уже в каноэ. Она щурится на Джека, держась одной рукой за край причала, устроив рюкзак и футболку позади себя в середине качающейся лодки.
– Ух ты, какой паучище! – говорит она, закатив глаза.
Стук весел по доскам причала. Джек отпрыгивает, отряхивает футболку, волосы, будто гася на себе огонь.
Джилли ржет.
Джек, вспыхнув, скидывает с себя рюкзак и швыряет рядом с рюкзаком Джилли на дно каноэ. Промокшая от пота футболка липнет к спине.
– Ну и рожа у тебя! – Джилли продолжает хохотать.
– Да пошла ты, – говорит он.
Выбрав весло и жилет для себя, он забирается в каноэ с кормы. Лодка дает дифферент на корму и качается.
– Эй! – кричит Джилли, цепляясь обеими руками за причал.
– Чего такое? Намокнуть боишься?
– Перевернешь лодку – рюкзаки потонут, Эйнштейн!
Джилли сердито смотрит на него через бронзовое плечо.
– Не переверну, – отвечает он, стаскивая футболку.
Но если честно, знает, что не думал так далеко, и Джилли это хорошо известно.
Она тянется через причал и берет оставшиеся жилет и весло. Они надевают жилеты, не застегивая лямок, и отталкиваются от причала веслами. Сразу же, отойдя, принимаются грести в легком ритме, по два удара с каждой стороны, направляясь в бухту.
Джек набирает в грудь воздуху, когда они проплывают мимо аккуратно подстриженных, на удивление зеленых газонов соседей «Наживки и снастей»: он уже не может откладывать. Он должен рассказать. И знает, что само по себе, как бы ни было это трудно, еще полдела. Главное – ее убедить.
– Джилли, – говорит он.
– А?
– У тебя еще эта записка?
– Какая записка?
– Сама знаешь, – говорит он. – Которую ты Эллен показывала.
– Ничего я ей не показывала. О чем ты?
– У тебя в кармане нет записки?
– Я же уже сказала, что нет. Я вру, по-твоему?
– Нет, – говорит он. – Но я должен был убедиться.
– Убедиться в чем? – Она кладет весло поперек колен и поворачивается к нему. На ее лице – выражение раздражения и тревоги. – Знаешь, может, Амбар правду говорила насчет того, чтобы сходить к врачу. У тебя мысли путаются.
Он смотрит на нее, собрав всю свою уверенность.
– Я вполне здоров, Джилли. Клянусь.
– Да? Тогда откуда эта кровь из носа? И тот приступ головокружения?
– Я и пытаюсь объяснить.
– Задавая идиотские вопросы о записке, которой никогда не было?
– Сейчас ее не было. А раньше она была.
– Ты псих.
Она отворачивается, снова берет весло и делает резкий гребок, рассыпая холодные сверкающие брызги.
Представление отличное, но Джек ощущает за маской презрения, насколько она взволнована. Джилли действительно считает, что с ним что-то не так. Ее страх колет ему сердце, и его страх тоже, совсем другой.
– Это была записка от папы для Амбар, – продолжает давить он. – Ты ее подделала. И перестань брызгаться!
Брызги становятся гуще, изумрудные радуги повисают в воздухе между гребцами.
– Подделала? Зачем?
– Чтобы она думала, будто у нас есть разрешение брать каноэ.
– Я тебе скажу потрясающую новость, Джек: у нас есть разрешение брать каноэ. Все лето было.
– В этой реальности.
Тут она перестает брызгаться. И грести тоже.
– А это что значит? – спрашивает она, не оборачиваясь, но плечи у нее напряжены.
– Замолчи на минутку, и я тебе объясню.
Ее молчание – возможность, которую нельзя упускать. Взяв за образец Холмса, Джек выкладывает факты и свои выводы, гребя медленно, ровно, приспосабливая собственный голос к этому успокаивающему ритму, будто так получается убедительнее… или, как гипноз, делает Джилли податливей к убеждению. Он начинает с той волны, что унесла его в море, переходит к игре в скрэббл, к сломанной руке, смене персонажей в «Мьютах и нормалах», к записке. Он воспоминает обстоятельства как можно подробнее, отмечая физические эффекты – кровь из носа, головокружение, удвоение зрения, – что и предшествовали проявлениям его силы, и следовали за ними. Он ей говорит, как только он один способен запомнить, что осталось после отмененной реальности – словно полустертое домашнее задание мелом на доске; хотя на самом деле помнит не только он, и он объясняет, почему верит, будто есть конкуренция не на жизнь, а на смерть между ним и по крайней мере еще одним лицом с тем же умением изменять прошлое, настоящее будущее, с кем-то, чье движение он ощутил в чернильных глубинах океана, как гигантского спрута капитана Немо, чудовище, которое с тех пор за ним охотится. Он говорит ей все, опуская только свои подозрения насчет дяди Джимми: это и без того достаточно сложно.
Он рассказывает, а Джилли снова начинает грести, приспосабливаясь к его гребкам, не прерывая ни словом, ни всплеском. Каноэ выскальзывает из заливчика к северо-восточному берегу бухты Литтл-бей. Здесь вода глубже, синева ее темнее, с вплетенными прядями мигающих алмазов от стоящего над головой солнца. К югу, где бухта расширяется до максимума, ходят несколько парусных лодок и катамаранов, грациозные и расцвеченные, как стрекозы. Две ворчащие моторки тянут визжащих водных лыжников. На заднем плане нависает далекая горная гряда, дрожащий воздух заволакивает на горизонте отели и кондоминиумы Оушен-сити.
Поделиться своей тайной с Джилли – колоссальное облегчение, хотя Джек прекрасно понимает, что она ему не верит. Это было бы очевидно даже без их особенной связи, но он и не ожидал, что убедить ее будет легко. Хорошо, что она его хотя бы слушает, что не перебила, не обозвала сумасшедшим, а этого он боялся. Боялся еще того, что казавшееся ему убедительным наедине с собой прозвучит фальшью, если произнести это вслух. Но сейчас он чувствует, что становится все более и более убедительным, и последние сомнения исчезают.