Вспомни о Флебе
Шрифт:
Неудивительно, что они нас презирают. Несчастные, хилые мутанты, жалкие и непристойные, слуги дьявольских машин, которым мы поклоняемся. Мы даже не знаем толком, кто мы такие: что такое Культура? Где именно она начинается и заканчивается? Кто принадлежит ей, а кто – нет? Идиране точно знают, кто они такие – чистокровные особи, единая раса и ничто другое. А мы? Контакт есть Контакт, сердцевина, но что кроме него? Уровни генозакрепления могут быть самыми разными; несмотря на стремление к идеалу, не все могут образовывать продуктивные пары. Разумы? На них тоже нет единого стандарта, они индивидуальны и не полностью предсказуемы – скороспелые, независимые. Жизнь на изготовленном Культурой орбиталище или болиде, еще одной разновидности выхолощенного мира, малый странник? Нет; слишком многие провозглашают независимость в том или ином виде. Таким образом, четких границ у Культуры нет, она размыта на своих окраинах и там где-то сжимается, а где-то расширяется. Так кто же мы?
Гудение смыслов и содержаний вокруг нее, горная песня света, – все поднималось вокруг нее, как волна в котловане, опустошительная и всепоглощающая. Она чувствовала себя пылинкой, какой и была на самом деле: крошечным, бесконечно малым, несовершенным осколочком жизни, борющимся за существование, затерянным в безмерности пространства и света.
Она ощущала холодящую силу льда и снега вокруг нее, чувствовала, как обжигает кожу этот мороз. Она чувствовала солнечные лучи и знала, что кристаллы плавятся и разрушаются, чувствовала, как вода капает и сочится, превращается в темные пузыри подо льдом и в капельки на сосульках. Она видела ручейки, бросающие вызов холоду, неуверенные струйки и ущербные речушки; ощущала петляющие туда-сюда речки, которые замедляются и пересыхают, спокойные, с широким устьем… впадающие в озера и моря, откуда снова испаряется вода.
И она чувствовала, что растворилась во всем этом, потерялась, и впервые за всю ее юную жизнь ей стало по-настоящему страшно. Сейчас она была испугана больше, чем тогда, когда упала и сломала ногу: не важно, говорить ли о кратких мгновениях падения, или о миге удара и боли, или о долгих холодных часах, последовавших за этим, когда она лежала на снегу и камнях, скорчившись, дрожа, пытаясь не заплакать. Она загодя готовилась к этому; она знала, что происходит, просчитала, какое воздействие это сможет оказать на нее и как она может на это реагировать. Это был осознанный риск, нечто понятное – в отличие от того, с чем она имела дело теперь: здесь нечего было понимать и, возможно, не было ничего – включая ее саму, – что могло бы понять.
Помогите! — кричало что-то внутри ее. Она прислушалась и не смогла ничего сделать.
Мы – лед и снег, мы – это уловленное состояние.
Мы – падающая вода, странствующая, непонятная: она всегда ищет самый низкий уровень, пытается собраться воедино, стать одним целым.
Мы – пар, поднявшийся, несмотря на все наши уловки, призрачный пар, уносимый даже легчайшим ветерком. И все начинается снова – со льда или нет.
(Наверно, ей уже пора выходить из транса: она чувствовала капельки пота у себя на лбу, ощущала, как вдавливаются ладони в хрупкий, ломкий снег, и понимала, что выход есть, знала, что может спуститься… но ни с чем, ничего не найдя, не сделав, не поняв. Значит, она должна остаться и вырвать это знание.)
Цикл начался снова. Ее мысли, описав круг, вернулись в начальное положение, и она увидела воду, текущую по лощинам и долинам, или собравшуюся внизу, среди деревьев, или текущую назад, в озера и моря. Она видела, как течет вода по лугам, по топким низинам, по вересковым полям, и текла вместе с ней, ниспадала с уступа на уступ, перебиралась через порожки, пенилась, вихрилась (она чувствовала, как замерзают капельки пота у нее на лбу, как они холодят ей кожу, и сознавала грозящую ей опасность, спрашивала себя, не пора ли выйти из транса, сколько она уже просидела здесь, наблюдают за ней или нет). Голова снова закружилась. Она еще глубже погрузила руки в снег, спрессовав замерзшие пушинки, и наконец добилась своего – вспомнила.
Она снова видела перед собой рисунок замерзшей пены; она снова стояла рядом с этим выступом на замерзшей поверхности болота, у маленького водопада и пруда, где она нашла ту линзочку пенистого льда. Она вспомнила, как держала ее в руке, вспомнила, как тщетно пыталась заставить ее зазвенеть, щелкая по ней пальцем, а когда прикоснулась к ней языком, то ощутила только вкус воды и ничего больше… и ее дыхание образовало в воздухе вокруг этой льдинки облачко, еще один вихрящийся рисунок в воздухе. И облачко было ею.
Вот что оно означало. Вот от чего можно было отталкиваться.
Кто мы?
Вот мы кто. Вот почему нас считают живыми существами. Вот что мы знаем и вот что мы делаем. Не больше и не меньше.
Передается информация. Эволюционирует все – изображения, галактики, звездные системы, планеты; материя в своем исходном состоянии изменяется, прогрессирует на свой лад. Жизнь – более быстрая сила, она упорядочивается заново, находит новые ниши, начинает формироваться; разум – сознание – на порядок быстрее, еще один уровень. За этим лежит неизвестное, слишком туманное, чтобы его понять (может быть, спросить Дра’Азона и ждать ответа)… все совершенствуется, идет процесс приведения всего в более правильное состояние (если только правильное само по себе правильно)…
А если мы и изменяем нашу наследственность, что с того? Ведь она принадлежит не кому-то, а именно нам. Почему права природа, а не мы? Если мы ошибаемся, то по собственной глупости, а не потому, что идея была плоха. А если мы больше не находимся в авангарде прогресса, чтож, тем хуже для нас. Рука на дубинке, наилучшие пожелания, развлекайтесь.
Все вокруг нас, все, что нас окружает, все, что мы знаем и можем узнать, состоит в конечном счете из моделей пустоты: это основа основ, окончательная истина. И потому, если мы обнаруживаем, что имеем возможность управлять этими моделями, то почему бы не создавать самые изящные, самые приятные, наилучшие с нашей точки зрения? Да, мы гедонисты, господин Бора Хорза Гобучул. Мы ищем наслаждений и видоизменили себя таким образом, чтобы получать их как можно больше. Признаю. Мы – то, что мы есть. А как насчет вас? Что делает вас таким, какой вы есть?
Кто вы?
Что вы?
Оружие. Вещь, сделанная давно умершими, чтобы обманывать и убивать. Весь подвид мутаторов – это остаток какой-то древней войны, войны, случившейся так давно, что никому уже не интересно узнавать, кто, когда или в связи с чем сражался в ней. Никто даже не знает, были мутаторы в этой войне победителями или нет.
Но в любом случае, вы, Хорза, были смоделированы. Вы не эволюционировали «естественным», пользуясь вашими словами, образом, вы – продукт тщательного обдумывания, генетического вмешательства, военного планирования, постановки задачи и… войны; само ваше рождение определялось войной, вы – дитя войны, вы – ее наследство.
Мутатор, измени себя… но ты не можешь, не хочешь. Все, что вы можете, – пытаться не думать об этом. Но все же знание – в этом, информация внедрена, находится глубоко внутри. Вы все равно могли бы – должны были бы – жить легко с этим знанием, но я не думаю, что так оно и есть на самом деле…
И я сочувствую вам, потому что, как мне кажется, я знаю, кого вы в действительности ненавидите.
Она быстро вышла из транса, как только поток химических веществ из желез в ее шее и мозговом стволе был остановлен. Те составы, что уже находились в мозгу девушки, начали разлагаться, освобождая ее.