Вспомни, Облако! Книга третья
Шрифт:
– С приездом в «гнездо летающих»!
Сменив дорожный костюм на легкий фланелевый, он поспешил на аэродром. Довольно долго шел пешком в указанном ему направлении, и вот взору открылось огромное ровное поле, у кромки которого стояли три дощато-полотняных ангара, укрывавшие учебные аппараты Блерио. В одном из ангаров он нашел господина Коллэна – заведующего летной школой (он же был инструктором) – и увидел несколько человек в кожаных фартуках, ремонтирующих поломанный аэроплан. Кузьминский представился Коллэну, тот познакомил его с «рабочими», ими оказались два француза, немец, итальянец, американец – такие же ученики, как и сам Кузьминский.
– Оу, – указал пальцем на заходящее солнце Коллэн. – Заканчиваем. Побеседуем за ужином в «Трех королях».
Выкидывая вперед длинные сухие ноги, обтянутые твидом, заведующий школой направился к грузовику, за ним, молча, пошли все.
Разговор за ужином был примечательным. Немногословный Коллэн спросил Кузьминского:
– Вы, мсье, надеюсь, заказали аппарат?
– Да. В вашей парижской мастерской.
– И конечно, внесли две тысячи франков за учебу и три тысячи гарантийных, на случай поломок аппарата по вашей вине?
– Непременно.
– Не соизволите ли показать контракт и квитанцию?
– Пожалуйста.
Внимательно прочитав, что было написано на голубоватых листах с фирменными знаками, Коллэн довольно хмыкнул.
– Завтра же начинаю вас учить. Через месяц будете птицей.
Француз, сидевший рядом с Кузьминским, довольно громко сказал по-русски:
– Будет учить, хотя сам летать не умеет.
Кузьминский с удивлением посмотрел на него, но
француз успокоил, пояснив, что уважаемый патрон совсем не понимает русского языка и по характеру не обидчив.
После ужина, вернувшись в номер, Александр Кузьминский достал из саквояжа толстую тетрадь и пометил на первой странице: «Записки». Через несколько дней в тетради появились такие строки:
«…Каждое утро в 4 часа мы во главе с Коллэном отправлялись на аэродром в грузовом автомобильчике. По приезде на поле нас сажали по очереди на аппарат и заставляли кататься на передних колесах по земле. В первое время аппарат никак не хотел бежать по прямой линии, а начинал крутиться вокруг своей оси. Эта «карусель» приводила нас в отчаяние. Она всегда сопровождалась какой-либо поломкой. Коллэн давал нам в смысле пилотажа самые туманные указания. Лишь на пятый урок мне удалось совершенно случайно уловить правильное движение ножным рулем. Через полчаса после первого удачного полета я, гордо подняв хвост аппарата, уже мчался по всему полю.
На следующий день я опять-таки ощупью, инстинктивно потянул на себя руль глубины и незаметно для себя отделился от земли. Очутившись в воздухе метров на 15 высоты, я испугался открывшегося широкого горизонта. Земля как будто убегала из-под меня. Я грубо наклонил руль глубины и тотчас врезался в землю, поломав весь перед аппарата. Учение пришлось временно прекратить» 1 .
Александру Кузьминскому пришлось платить за ремонт аппарата и почти десять дней оставаться не у дел. За это время он съездил в Париж, посетил отель «Брабант» на Больших Бульварах – своего рода штаб-квартиру русских авиаторов, «русский аэроклуб». Познакомился с Ефимовым, капитаном Мацкевичем и присяжным поверенным Васильевым, пожелавшим учиться вместе с ним в Этампе. Вдоволь наговорился Кузьминский с новыми знакомыми. Некоторые из них тоже учились у Блерио, только в другой школе. Они досадовали: за каждую поломку аэроплана должны платить сверх огромной суммы за обучение, в то время как аппараты изношены донельзя. И учат пилотажу из рук вон плохо.
1
Здесь и далее из дневников А. Кузминского, сохранённых Д. Чернышевым
Александр узнал много новостей. Порадовало, что в России создано новое ведомство «Отдел воздушного флота», что великий князь Александр Михайлович оставшиеся от пожертвований на восстановление погибшего под Цусимой и в Порт-Артуре русского флота 900 тысяч рублей предложил использовать на создание воздушного флота. Однако при открытии «Отдела воздушного флота» князь в своей речи поставил задачи перед русскими авиаторами с потрясающей близорукостью.
«…Пуще всего комитету не следует увлекаться мыслью создания воздушного флота в России по планам наших изобретателей и непременно из русских материалов, – сказал он. – В науке нет и не может быть места дешевому патриотизму… Комитет нисколько не обязан тратить бешеные деньги на всякие фантазии только потому, что эти фантазии родились в России». Князь предложил не строить русские аэропланы, а пользоваться изделиями Райта, Сантос-Дюмона, Блерио, Фармана, Вуазена…
– Вы, Александр Александрович, племянник писателя графа Толстого? – в разговоре поинтересовался Ефимов.
– Нет, – ответил Кузьминский, – я племянник его жены Софьи Андреевны.
– А почему вы решили стать авиатором?
– Увидел полет аэроплана и…
– Понятно, – улыбнулся Ефимов. – Ну и как реагировали на ваше решение родители?
– Родители терпимо, а вот родственники вздыхают и сейчас: «Бедные старики Кузьминские, у них три сына, а четвертый – авиатор!»
– И писатель Толстой тоже так думает?
– Нет, Лев Николаевич отнесся к моему увлечению заинтересованно. Как только выучусь, обязательно полетаю перед ним, обещал.
– Сказано – сделано! Покажите ему аэроплан. Только почему вы решили летать на «Блерио»? Аппараты очень неустойчивы.
– Похожие на летающие ящики «Фарман» и «Вуазен» не прельщают меня. «Райты» слишком громоздки и сложны в управлении.
– Может быть, вы и правы, – согласился Ефимов. – Последняя модель гоночного «Блерио-11-бис» хороша. Но я пока предпочитаю более надежный «Фарман». На нем выступлю и в Реймсе на авиационных состязаниях…
Александру очень пригодились советы Ефимова, данные в отеле «Брабант», ведь Михаил Ефимов уже работал в школе Фармана инструктором, обучал в Этампе военных летчиков Франции.
Научившись уверенно рулить по земле и разбегаться по прямой, Александр добавлял еще газу и отрывался от земли. Потом сажал аппарат, с каждым полетом все более и более «чувствуя» землю. Возрастала уверенность. Подлеты становились выше и выше. Но пока он летал только по прямой, избегая поворотов в воздухе.
Вечером, возвращаясь в «Гостиницу трех королей», поужинав и немного отдохнув, он не раз перечитывал подаренный ему земляками в «Брабанте» журнал 1909 года, точнее, опубликованный в нем рассказ Герберта Уэллса «Большой жаворонок». Казалось, что рассказ будто о нем, Александре Кузьминском, во всяком случае, отдельные абзацы точно передавали его думы и чувства. Такие места в рассказе Александр подчеркнул.
«Я хорошо бегал и плавал, – писал Уэллс от имени своего героя, – …носил одежду только из шерстяной ткани и неизменно придерживался самых крайних взглядов во всем и по любому поводу. Пожалуй, ни одно новое веяние или движение не обходилось без моего участия… Естественно, что, как только начался авиационный бум и всем захотелось летать, я был готов ринуться в самое пекло… Что это было за время! Скептики, наконец, согласились поверить: человек может летать… О, радость свершения!.. И дрожь на пороге безрассудно смелого поступка…»