Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история
Шрифт:
День благодарения в семье Шрайверов начинался с церкви – Сардж и Юнис ежедневно ходили на мессу, – после чего шел завтрак, а затем различные спортивные состязания. В Джорджтауне полно замечательных магазинов одежды и подарков, предлагающих другие товары, чем те, что можно найти в Калифорнии, поэтому я использовал эту возможность, чтобы начать закупаться к Рождеству. Потом мы встречались уже вечером, и на ужин к нам часто присоединялись Тедди с женой, Роберт Кеннеди-младший, борец за охрану окружающей среды, со своим сыном, и его сестра Кортни со своей маленькой дочкой Сиршей (на гэльском языке ее имя означает «свобода»). Каждый август в Хайянис-Порте многочисленное семейство собиралось в полном составе: приезжали Кеннеди, Лоуфорды, а также Шрайверы. Тридцать человек плавали, ходили под парусом, катались на водных лыжах и сидели в баре, подкрепляясь жареными креветками и мидиями. С утра до вечера поместье напоминало большой спортивный лагерь.
Я всегда
В последний раз я приезжал туда двадцать шесть лет назад, еще в эпоху апартеида, когда завоевал титул Мистер Олимпия в Претории. При виде перемен, произошедших в стране, у меня захватило дух. В те времена первенство за титул Мистер Олимпия стало первым состязанием, в котором участвовали спортсмены с разным цветом кожи. Во время предыдущих приездов в Южную Африку я познакомился с Пиетом Коорнхофом, министром по делам культуры и спорта, убежденным противником апартеида. Он открыл мне дорогу проводить показательные выступления по культуризму в различных городах страны, напутствуя меня: «Я хочу, чтобы вы, делая что-то для белых, каждый раз обязательно делали что-то и для черных». Пиет также сыграл ведущую роль в том, чтобы получить для Южной Африки право провести состязания за титул Мистер Олимпия, и я входил в состав делегации международной федерации культуризма, с которой он работал. И вот теперь апартеид остался в прошлом. Первым президентом стал выдающийся политический и общественный деятель Нельсон Мандела.
Покинув президентский пост, Мандела посвятил себя пропаганде Специальных олимпийских игр по всему континенту, где миллионы людей с ограниченными умственными способностями становятся изгоями общества. Сардж и Юнис собирались ехать вместе с нами, но Юнис, которой тогда стукнуло восемьдесят, накануне отлета сломала ногу в автомобильной аварии. Поэтому в Кейптауне все зависело от нас, младшего поколения: нас с Марией, а также ее брата Тима, сменившего Сарджа на посту президента Специального олимпийского комитета. Тим захватил с собой свою жену Линду и пятерых детей.
Для меня Нельсон Мандела был героем. У меня мурашки по коже бегали, когда он говорил в своих речах об объединении, терпимости, прощении – такого никак нельзя было ожидать от чернокожего, который двадцать семь лет гнил в тюрьме белого расистского государства. Подобная добродетель не возникает сама по себе, особенно в тюрьме, поэтому для меня Мандела был ниспосланным богом.
Мы должны были дать старт факельной эстафете с участием спортсменов юга Африки. Этим преследовались две цели: пропаганда Специальных олимпийских игр и поддержка правоохранительных сил самой Южной Африки. Мандела зажег факел в самой мрачной обстановке, какую только можно было представить: в своей бывшей камере в тюрьме на острове Роббен-Айленд. Перед началом нам представилась возможность поговорить друг с другом, и я спросил у Манделы, как в таком месте ему удалось сохранить веру в будущее. Не сомневаюсь, этот вопрос ему уже задавали тысячу раз, но он сказал в ответ очень примечательную вещь. Мандела сказал, что гордится тем, что сидел в тюрьме. Это дало ему время подумать – дало время понять, что тот насильственный подход, которого он придерживался в молодости, ошибочен, и из тюрьмы он вышел уже таким, каким был сейчас. Я восхищался им, но не знал, что на это сказать. Это правда или же Мандела убедил себя в этом? Неужели он действительно верит в то, что без этих двадцати семи лет нельзя было обойтись? Или же он видит общую картину: то, что значили эти потерянные годы для всей Южной Африки, а не для него самого? По сравнению с одним человеком страна неизмеримо больше, и она будет существовать вечно. Это была очень сильная мысль. Впоследствии я сказал Марии: «Не знаю, верить ему или нет, но он сказал поразительную вещь – его полностью устраивает то, через что ему пришлось пройти, все эти потерянные десятилетия».
Весь день дети были со мной и Марией. Конечно, Кристофер, которому только-только исполнилось четыре года, понимал происходящее хуже брата и сестер, которым было соответственно восемь, десять и двенадцать лет. Но я знал, что все это оставит у детей неизгладимый след, хотя сейчас, возможно, они и не до конца все поймут. Когда-нибудь они напишут в школе сочинение о том, как встречались с Манделой, видели, как он зажигал олимпийский огонь, слышали его речь, в которой он сравнивал предрассудки, связанные со Специальными олимпийскими играми, с несправедливостями апартеида. Они оглянутся назад и спросят нас с Марией, что видели мы, после чего напишут о достопримечательностях Кейптауна и контрастах между красотами природы и исторических памятников и нищетой убогих кварталов. Им потребуется какое-то время, чтобы осмыслить свои впечатления. Перед тем как покинуть Африку, мы провели несколько дней на сафари, что вызвало всеобщий восторг. Я поражался не меньше детей, наблюдая собственными глазами, как мимо проходит, казалось, все животное царство: львы, обезьяны, слоны, жирафы. А затем мы лежали ночью в палатке и слышали вокруг самые разные крики и рев. Наш провожатый-егерь искал одну конкретную львицу с биркой на ухе. Настало время заменить ей маячок. Наконец егерь увидел львицу и сказал: «Сейчас я ее усыплю». Тщательно прицелившись, он выпустил иглу; вдруг львица взревела и бросилась прочь. «Она пробежит еще ярдов двести», – успокоил нас провожатый. И действительно, внезапно львица перешла на шаг, потом остановилась, оглянулась на нас и наконец завалилась на бок.
Мы подъехали к ней и вышли из машины, и дети воспользовались случаем, чтобы сфотографироваться со спящей львицей, чьи лапы размером были больше их лиц. Меня всегда восхищали большие кошки. Когда мы снимали в Мексике «Вспомнить все», на съемочной площадке у нас были самые разные животные, в том числе детеныш пантеры и детеныш кугуара. Я обожал играть с ними. Тренер каждую субботу приводил их в мой трейлер, когда у нас был двухчасовой перерыв. Когда мы только приступили к съемкам, детенышам было месяцев по пять, и росли они очень быстро. К последнему месяцу съемок им было уже по семь месяцев. Как-то раз, когда кугуар нежился в дальнем углу трейлера, я встал и направился вперед. Без предупреждения кугуар прыгнул через все помещение мне на затылок: сто фунтов живого веса швырнули меня на рулевое колесо. Кугуар мог запросто убить меня, перекусив горло, но он хотел просто поиграть.
Взрослая львица весит раза в три больше. Но я не смог удержаться и положил подбородок ей на голову, демонстрируя детям, какая она большая: по сравнению с ней моя голова казалась булавочной головкой. Мы рассмеялись и сфотографировались, и я был очень рад, что львица крепко спала.
Я всегда с благодарностью пользовался случаем провести больше времени со своей семьей, выехать куда-нибудь вместе. Но мне также хотелось двигать дальше свою карьеру в кино, и это потребовало больших усилий. Я вынужден был развернуть целую кампанию, убеждая всех, что я по-прежнему способен делать дело. Первым шагом стало участие в программе Барбары Уолтерс, которая транслировалась по общенациональному телевидению через девять месяцев после моей операции.
– Вы могли умереть, – сказала Барбара. – Вам было страшно?
– Очень страшно, – подтвердил я, – особенно после того, как первая операция закончилась безрезультатно и нужно было начинать все сначала.
Рассудив, что лучше показать себя людям, я изложил все факты. Барбара расспросила меня о моей семье, пошутила насчет первых седых волос и подвела платформу к моему заявлению о том, что я полон жизненных сил и рвусь в бой.
Следующим шагом стали фотографии: я позаботился о том, чтобы снимки меня, бегающего по пляжу, катающегося на лыжах и занимающегося со штангой, попали во все газеты, показав людям, что я вернулся в строй. Но, несмотря ни на что, киностудии не торопились отвечать на мои звонки. Я с изумлением обнаружил, что главной проблемой была медицинская страховка. Моему агенту говорили не только: «Мы не знаем, как теперь к нему относятся зрители», но и: «Мы просто не знаем, сможем ли его застраховать». Студиям просто не хотелось иметь дело с бесконечными вопросами и неопределенностями.
Прошел целый год без нового фильма. Меня навестил Арми Бернстайн, продюсер, чья дочь ходила в тот же детский сад, что и наши дети. До него доходили разговоры из студий, и он знал, что я ищу работу. «Я готов в любой момент снять фильм с вашим участием, – сказал он. – И у меня сейчас в работе потрясающий сценарий». Такие независимые продюсеры, как Арми, являются спасением в Голливуде, потому что они готовы пойти на риск, на который крупные студии ни за что не пойдут. У Арми была своя компания, за которой числилась череда громких успехов, и у него было хорошее финансирование.
Фильм, который он предложил мне, назывался «Конец света». Это был боевик-триллер, и он должен был выйти в прокат в конце 1999 года. Сюжет был построен на шумихе вокруг «проблемы 2000», связанной с рубежом тысячелетий. Я играю роль Джерико Кейна, бывшего полицейского, который должен помешать Сатане прийти в Нью-Йорк и выбрать себе невесту в последние часы 1999 года. Если Джерико постигнет неудача, женщина родит Антихриста, и следующая тысяча лет станет тысячелетием зла.
Режиссер Питер Хайамс пришел по рекомендации Джима Кэмерона, и, подобно Кэмерону, он предпочитал снимать по ночам. Так что когда мы в конце 1998 года приступили к съемкам в студии в Лос-Анджелесе, нам пришлось жить по ночному распорядку. К моему изумлению, на съемках присутствовали представители страховой компании и киностудии – речь шла о студии «Юниверсал», которая взялась за распространение фильма. Эти люди следили за тем, не свалюсь ли я в обморок и не умру, и как часто мне приходится делать перерывы.