Вспомнить всё (сборник)
Шрифт:
Если решат убить по закону, им придется убить всех, включая самих себя. Однако дело не в законе. Те, кто занимает ключевые посты в экономике и политике, плутуют в своей игре, исключая молодых из числа игроков, и убивают, если нужно. Взрослые и состоявшиеся боятся и ненавидят юнцов, а вот что делать с ним? Он взрослый, но заперт в фургоне вместе с молодыми. Один из них, но на другой стороне вместе с кошками, собаками и младенцами. Пускай подумают хорошенько; может, найдется второй Фома Аквинский, который это распутает.
– Я знаю только умножение, деление и вычитание, –
– Но ты же знал раньше! – запротестовал Тим.
– Удивительно, как быстро забываешь то, что учил в школе. Дети и то помнят больше.
– Папа, они ведь тебя убьют! – В глазах мальчика бился страх. – Тебя никто не захочет усыновить, ты слишком старый!
– Ну-ка, попробую вспомнить, – невозмутимо продолжал Эд Гантро, – скажем, бином Ньютона… как там его… «а» плюс «бэ»… нет, не вспомню уже.
Он усмехнулся. Вытекло из головы вместе с бессмертной душой. Не пройти ему тест на наличие души – он пес из подворотни, крыса в канаве… Главной ошибкой сторонников абортов была произвольность границы, которую они провели. Человеческий эмбрион не наделен конституционными правами, а потому его можно убить совершенно законно. Плод в утробе какие-то права вначале имел, но затем решили, что и семимесячный плод – еще не человек. А новорожденный? Это же овощ, не способный ни сфокусировать взгляд, ни понимать, ни говорить – дело было выиграно в суде, который признал, что плод, покинувший утробу в результате органического процесса или случайно, – всего лишь плод, не более того, а значит… Но где провести черту? Первая улыбка? Первое слово? Потянулся за игрушкой? Граница отодвигалась все дальше. И вот теперь – самый дикий произвол – человек не имеет души, пока не освоит алгебру!
В таком случае древние греки платоновских времен, безусловно, недочеловеки, поскольку им была известна лишь геометрия. Алгебру придумали гораздо позже средневековые арабы. Да, произвол, причем чисто юридический, не имеющий никакого отношения к теологии. Церковь с незапамятных времен, фактически с самого своего начала утверждала, что даже яйцеклетка, не говоря уже об эмбрионе, столь же священная жизненная форма, как и любая топчущая землю. Уже тогда было ясно, к чему могут привести абстрактные заключения о том, «когда душа входит в тело» или, на современном языке, «когда человек получает полные права по закону». Теперь ребенку, играющему в саду у дома, остается лишь обманывать себя – в защите и безопасности ему отказано.
Что ж, посмотрим, что они сделают с человеком тридцати пяти лет с дипломом Стэнфордского университета. Посадят на месяц в клетку с пластиковой миской и парашей, а потом задушат вместе со всеми, если никто не усыновит?
И все-таки риск… хотя рискует прежде всего сын, о нем и надо думать.
Эд Гантро оглядел испуганные лица детей. Здесь не только его сын.
– Говорю вам тайну, – процитировал он из Библии, – не все мы умрем, но все… – Вот кретин, дальше вспомнить не мог. Продолжил как мог: – Мы проснемся, сразу, в мгновение ока…
– Заткнитесь там! – рявкнул водитель из-за решетки. – Отвлекаете от дороги. Будете шуметь, пущу газ, нам разрешено в таких случаях, ясно?
– Мы будем молчать, – поспешно заверил Тим, с мольбой взглянув на отца.
Эд Гантро лишь вздохнул и сдался. В конце концов, главное начнется не здесь, а в Передержке, куда по первому сигналу помчатся репортеры и телевидение.
Дальше ехали молча, каждый со своими мыслями и страхами. Эд снова и снова прокручивал в голове план действий, обдумывал возможные варианты.
Когда фургон затормозил на стоянке Передержки и задняя дверь распахнулась, Сэм Карпентер, главный санитар, заглянул внутрь и прорычал:
– Черт побери, у тебя там взрослый, Феррис! Ты хоть понимаешь, придурок, что наделал? А если активист какой-нибудь?
– Он сказал, что, кроме сложения, математики не знает, – пожал плечами Феррис.
Карпентер поманил пальцем Эда.
– Документы! Имя, номер страховки, регистрация в полиции – поглядим, кто ты такой.
– Да ладно, какой активист, просто деревенщина, – поморщился Феррис, глядя, как Гантро неловко достает пухлый бумажник.
– А еще отпечатки возьмем, полный набор, – самодовольно добавил Карпентер, – это номер один в нашем деле.
Час спустя он просматривал распечатки с компьютеров из специального секретного центра в штате Вирджиния, замаскированного под сельскую глубинку.
– Так и есть, диплом по математике из Стэнфорда плюс магистр психологии, и эту психологию он на нас сейчас и отрабатывает, к гадалке не ходи. Черт, надо поскорее от него избавляться.
– У меня была душа, – с наивным видом заявил Гантро, – но я ее потерял.
Карпентер поднял брови.
– Это как же, интересно?
– Эмболия сосудов, – объяснил задержанный. – Та часть коры головного мозга, где находилась душа, у меня отмерла, когда я вдохнул пары инсектицида. Потому и живу теперь в деревне, питаюсь корнями и личинками вместе со своим сыном Тимом.
Карпентер пожал плечами.
– Можно сделать ЭЭГ.
– Это что, мозги просвечивать?
Главный санитар, не ответив, прорычал Феррису:
– Согласно закону, душа появляется в двенадцать лет, а ты притащил тридцатилетнего. Не хватало еще обвинения в убийстве! Срочно вези его туда, где нашел, и выбрось на хрен, а станет упираться, пусти газ. Это приказ, ясно? Иначе не только работу потеряешь, но и дело заведут.
– Мое место здесь, – апатично вставил Эд Гантро, – я тупой.
– А его ребенок, – продолжал Карпентер, – небось какой-нибудь математический гений-мутант, каких показывают по ящику. Тебя элементарно подставили, придурок, и прессу наверняка предупредили. Срочно забирай обоих и газуй туда, где подцепил, или куда угодно, лишь бы глаз чужих не было.
Феррис злобно скривился.
– Кончай истерить! Сделай ему ЭЭГ и томографию, а мальчишек…
– А если они все гении? Это может быть крупномасштабная подстава, а ты, если совсем кретин, помалкивай. И вообще помалкивай обо всей истории. Отвези, я сказал, и запомни: ничего не было – ясно, твою мать?