Встать! Суд идет
Шрифт:
— Он в своем уме?
— В чужом. От винно-водочного отдела.
О Краюхине я рассказал Гранской. Инга Казимировна хохотнула:
— И вас, значит, теребят. Не хотела говорить… Мне тоже звонят.
— Кто?
— Директор ПТУ № 2, знаете его?
— Григорьянц? — удивился я. — Какое отношение он имеет к Чупихину? Полгода всего в нашем городе.
— Между прочим, поинтересовался, не нужен ли мне шкаф-стенка? Недорого. У них экспериментально-производственные мастерские принимают заказы. — Следователь хитро улыбнулась. — Правда, весьма ограниченно.
— И что вы ответили?
— Что все столярно-мебельные работы завершены в моей квартире на три пятилетки вперед.
— Еще кто?
— Начальник
— И все за Чупихина?
— За него, сердешного.
— А Бражникову кто-нибудь защищал?
— Она потерпевшая, — засмеялась Гранская. — Ее защищает закон и мы с вами.
…Затем последовал еще один визит. Ко мне на прием записался Бражников.
Откровенно сказать, мне хотелось бы избежать этой встречи. История с пропажей кольца принимала неприятный оборот. Звонки, хождения по инстанциям. Помощник прокурора области, приезжавший на пару дней в Зорянск, и тот, как бы между прочим, спросил:
— Не закончили еще дело, в котором, кажется, упоминается директор Литвиновского парникового хозяйства?
— Нет, — ответил я. — Думаю, на днях завершим.
— Не тяните.
— Время еще есть. По закону.
Меня подмывало узнать, какими путями молва докатилась до области и кто именно этим интересуется. С помощником областного прокурора мы в отличных отношениях. И все-таки я не спросил. Лишняя нервозность и раздувание ажиотажа.
Бражников пришел в хорошем костюме. Белая рубашка, галстук. Несмотря на нелепую прическу — голый затылок, на темени как будто пришлепнут чуб, — Дмитрий Романович производил приятное впечатление.
Глядя на открытое лицо с двумя глубокими складками по щекам, что делало его мужественным, на крепкие, тяжелые руки, спокойно покоящиеся на коленях, я с тоской подумал: «Неужели и он будет кляузничать?»
— Товарищ прокурор, — сказал Бражников, и я подивился его мягкому, высокому голосу, — как бы всю эту историю прикончить?
— Не понимаю вас, Дмитрий Романович, в каком смысле?
— Стыдно перед людьми. Надо что-то придумать, обмозговать. У вас же власть.
— Погодите, погодите. Дело заведено по просьбе вашей супруги, по ее официальному заявлению.
— Если баба за дело примется, пух да перья летят… А там где две бабы — атомная война.
— Для нас все равны: и мужчины, и женщины.
— Мужики легко договариваются. Я вот своей толкую: «Брось ты из-за паршивого колечка жизнь себе и здоровье сокращать. Наживем еще». Нет, уперлась на своем и не сдвинешь. Говорит, надо их вывести на чистую воду. А вдруг оно, кольцо, в смысле, действительно потерялось, толкую. Ведь может быть такое, товарищ прокурор? — Я неопределенно пожал плечами. — Иной раз сунешь куда-нибудь, к примеру, штангенциркуль, обыщешься весь день, а он в таком месте оказывается, не удумаешь. А тут козявка, — он показал кончик пальца, — штукенция чепуховая. Ей закатиться куда-нибудь ничего не стоит. Так век и пролежит. Я толкую супруге своей: «Пойдем к Чупихиным, сядем вчетвером, поговорим и плюнем на это дело. Ведь по-людски можно договориться. Нельзя же срамить себя и других из-за железки, хоть она и золотая». Нет, ни в какую. Кричит, дело на принцип пошло. Валька, мол, ее грязью облила, с помоями мешает. А я толкую: «Ну, пошумели, примириться надо». Беда, товарищ прокурор, дети что скажут? Что они переймут от нас?
— Да, пример для детей не очень подходящий. Товарищ Бражников, ну а если кольцо не потерялось? — Он мне чем-то нравился. И было интересно узнать глубже.
— Ну и что? — удивленно посмотрел он на меня, словно пропажа по злому умыслу не имеет никакого значения. — Пусть прикарманила Валентина. Это уже, на ее совести, а тебе, толкую жене, зачем трепать имя наше и срамиться? Правда, она не этим, так другим боком, а выйдет. Тогда совсем от стыда сгоришь.
Выходит,
— Вот вы осуждаете поведение жены. Как вы думаете, почему она себя так ведет?
— Не знаю, товарищ прокурор. Дома все есть, дети обуты-одеты, я себе не позволяю грубости против нее. Что и говорить, многие нам завидуют. Может, тряпки испортили? — вопросительно посмотрел на меня. И сам ответил: — Откуда? Она рассказывала, как в деревне жила после войны. Одно платье. Днем замарает, вечером на печи голышом сидит, а платье выстиранное сушится. А теперь в гардероб не всунешь и листок бумаги, так тесно. Надевай хоть каждую неделю новое платье. Как мы обженились с ней, другая была. Одна пара туфлишек имеется — на том спасибо, пальто одно для зимы и осени — хорошо, стол и два стула есть — больше не надо. И веселая была, приветливая, что ни делает — с песней да шуткой. — Он замолчал.
— А теперь? — спросил я.
— Годы, конечно, другие. — Он вздохнул. Задумался. Наверное, поразившись открытию, что сейчас его жена другая.
— Какие годы? — сказал я. — Самые интересные. Сила жизни.
— Недаром говорят: в девках одно, в замужестве — другое, — не очень уверенно оправдывался Бражников.
— С Чупихиным вы теперь совершенно не общаетесь?
— Я?
— Да, вы лично.
Он виновато улыбнулся:
— С Василием Демидовичем как-то встретились. Тайком от жен. Уважаю я его. Что вы хотите: двенадцать лет как на Тамаре женат, все у нас вместе. И праздники, и горе. Первого мая куда — к Чупихиным, Восьмое марта, Новый год — только с ними. У нас, конечно, тоже собираемся. — Бражников поправился: — Собирались. Они квартиру получили. Всякие там железки нужны, крючки. Поверьте, как в своем доме возился. Как из сердца выкинешь? Если Тамара задерживается, бывает у них передача, учет, бегу к Василию. Он жил в молодости в Баку, игру ихнюю привез: нарды. Я тоже пристрастился. Вот и коротали зимние вечера. Как тепло, у меня свое дело есть — под «Москвичом» торчать. Похлопотнее дитяти малого. Он тоже ко мне привык, я о Василии Демидовиче. Позвонил на днях на завод. Встретимся, говорит. Чувствую, тоскует. Я сказал начальнику цеха, что надо по делам. У меня отгулов — во! — Бражников провел ногтем большого пальца по горлу. — Чупихин заехал за мной. Поехали в «Партизанский лес», кафе за Литвиново знаете?
— Знаю.
— Взяли чайку. Он мне: «Митя, тошно от всего». — А мне?» — толкую. «Шут с ним, с проклятым кольцом. Сколько стоит, я отдам». Я, конечно, отказываюсь. «Недоразумение форменное», — толкую. — «А если бы она на улице его потеряла?» Он говорит: «В моем доме все-таки». Жалко мне его стало. За что страдает человек? Говорит: «Веришь, с работы неохота к себе ехать. Валька злая как черт. Ревет. Ты уж прости меня за откровенность, ругает, что я не могу все это прикрыть. Да ведь стыдно из-за чепухи к людям обращаться». Я сижу как оплеванный. Он, можно сказать, по-человечески просит, моя вина тоже ведь есть, супруга законная мне приходится. Пообещал с Тамарой поговорить.
— Ну и что?
— Только заикнулся — и не рад был. Говорит, если я хоть еще раз с Чупихиным встречусь, заберет детей и уедет к матери. Знаете, я даже подумал: не купить ли ей втихаря точно такое же кольцо и подсунуть куда-нибудь, будто оно нашлось.
— Деньги немалые. У вас, наверное, бюджет общий с женой? — улыбнулся я.
— Не докопалась бы. Занял бы и из премиальных потихонечку выплатил. Премиальные, они неопределенные.
— И что бы это изменило? — спросил я.
— Как что? — удивился Бражников. — Улеглось бы. С Васей и Валентиной как-нибудь помирились. Все забывается. Не такое прощают…