Встреча через века
Шрифт:
Исчезли огромные корабли, забылись морские профессии , и само слово "моряк" стало незнакомо людям.
Но море оставалось все тем же...
Неумолчно шумит извечный прибой. Одна за другой приближаются к берегу сине-зеленые волны, становятся выше, одеваются гребнем белой пены и, с замирающим гулом обрушиваясь на прибрежную гальку, откатываются обратно, уступая место следующим.
Волна за волной!
Годы, века, тысячелетия!
"Так было, есть и будет", - подумал Волгин.
Он был один на обширной террасе, увитой зеленью дикого винограда. Опустив на колени книгу, Волгин
Дом и терраса были выстроены не из дерева и не из камня. Материал напоминал пластмассу, но не был ею. Мебель и все предметы обихода были иными по форме. Листья винограда были не такими, как раньше, и вся растительность в саду и вокруг дома казалась больше и сочнее прежней. Книга, которую он держал в руках, по внешнему виду была такой же, как книги его юности, но была написана на не существовавшем раньше языке.
Все изменилось за те тысячу девятьсот лет, которые он пролежал в своей могиле, все стало другим.
Только море и прибой да еще небо были прежними. Волгин часами смотрел на водную равнину, уносясь мыслью в далекое, а для него такое близкое прошлое. Возникали перед ним образы давно умерших близких, появлялись города и села, дороги и мосты, поезда и пароходы; вся многообразная техника родного века, пусть примитивная и убогая с современной точки зрения, но милая и дорогая его сердцу. Незаметно подкрадывалось чувство тоски, и Волгин, стараясь не поддаваться ему, переставал смотреть на море и вновь брался за книгу.
Он читал историю техники. Талантливо написанная книга была предназначена для детей, и Волгин, никогда не имевший больших знаний по технике даже своего века, выбрал ее, так как не без оснований считал, что не справится с более серьезным сочинением. Произведение неизвестного автора (в заголовке не стояло никакого имени) в популярной форме описывало технические средства, которыми пользовались люди начиная с пятнадцатого века христианской эры и до настоящего времени.
Чем дальше читал Волгин, тем больше крепло в нем убеждение, что эта детская книга для него слишком трудна. И это происходило не по вине автора, а только потому, что у Волгина не было знаний по самым основам излагаемого предмета.
"Как жаль, - думал он, - что я юрист, а не инженер! Видимо, мне придется взяться за учебники для начальной школы".
В отношении языка Волгин не испытывал никаких затруднений. За четыре месяца пребывания в доме Мунция, на берегу Средиземного моря, Волгин изучил современный язык так, что мог свободно говорить и читать на нем. Основу этого языка составлял русский язык, дополненный латинским. Грамматика его была проста и логична. Хорошо зная французский и немецкий языки, Волгин легко и быстро перешел на современный, чем вызвал искреннее удивление своего учителя Мунция.
Волгин старался не только говорить, но и думать на новом языке, чтобы лучше и глубже овладеть им, и это ему удавалось. Он все реже и реже ловил себя на том, что думает по-русски. Он знал, что родной язык никогда ему не понадобится, так как на всей Земле его знали только историки и отдельные люди вроде Люция.
Против воли, почти бессознательно Волгин относился ко всему,
Волгин еще не брался за художественную литературу, хотя она очень интересовала его, справедливо полагая, что первым делом надо узнать историю общества и историю техники, чтобы ориентироваться в обстановке, которая будет встречаться в романах.
Историю общества он уже закончил. Он узнал все, что произошло на Земле после его первой смерти (Волгин называл свою смерть в Париже первой, потому что рано или поздно должна была наступить вторая). По этому вопросу ему не пришлось прочитать почти ни одной книги. Их заменили беседы с Мунцием, который не только рассказывал Волгину о прошлом, но и показывал ему в одной из комнат своего дома исторические и хроникальные фильмы, которые специально для этой цели получал из центрального архива планеты.
Подавляющее большинство этих фильмов было цветными и объемными и только самые древние, современные Волгину, были хорошо ему известными черно-белыми плоскими картинами его юности. Он был потрясен, когда в самом начале своих лекций Мунций продемонстрировал картину "Ленин в Октябре", которую Волгин видел почти две тысячи лет тому назад.
Благодаря фильмам Волгин не только слушал, но и видел историю, как бы оживавшую перед его глазами. Он видел людей, которые жили после его смерти и в то же время задолго до настоящего времени, и это создавало странную путаницу в его представлениях о них. Для современного мира это были люди прошлого, но для Волгина они были одновременно и людьми будущего.
Техника кино была так же далека от того, что знал Волгин, как нынешний век от двадцатого.
Не было привычного экрана. Фильм демонстрировался в обыкновенной комнате с обыкновенной мебелью. Аппарат представлял собой небольшой металлический ящик, который ставился на что-нибудь не позади, а впереди зрителей. Свет в комнате не тушился, демонстрация шла при обычном освещении, исходящем от невидимых источников. Казалось, что этот свет испускают из себя стены и потолок комнаты.
Из книги, которую Волгин читал сейчас, он знал, что "век электричества" закончился вскоре после его первой смерти, сменившись "атомным веком", за которым последовали другие, со все более и более непонятными названиями. В восемьсот шестидесятом году новой эры вся техника основывалась на энергии неизвестных и совершенно непонятных "катронов".
Мунций закладывал в аппарат маленькие кассеты, напоминавшие Волгину те, которые в его время служили для фотоаппаратов типа "ФЭД". Потом он садился рядом с Волгиным, и сеанс начинался. Исчезал, становился невидимым аппарат и сама комната, где они находились. С полной иллюзией действительности появлялись действующие лица фильма, окружающая их обстановка, леса, горы, просторы океана, реки и озера. Невозможно было отделаться от впечатления, что видишь настоящих людей и природу, а не их изображения, когда в двух шагах волновалась людская толпа или открывался широкий простор моря, слышался шум волн и лицо обвевал морской ветер. Только свойственная кинематографу мгновенная смена декораций напоминала, что это не настоящая жизнь.