Встреча на далеком меридиане

Уилсон Митчел

– Ширина снежного слоя должна быть минимум такой же, как и его высота, - заметил Ник.
– Иначе он не выдержал бы собственной тяжести.

– Я полагаю, он намного толще, - сказал Гончаров хладнокровно.
– Он не скользил, он падал тяжелой массой. А раз получился один такой завал, вполне возможно, что имеются и другие. Придется вырубать в снегу ступени. Вам доводилось проделывать что-нибудь в этом воде?

– Нет, и не могу сказать, что это мне улыбается.

– Да, в восторг вы не придете, - заверил его Гончаров.
– Не это переживание чисто психологическое.
– Он проверил плотность снега, ткнув его ногой, потом ударил по нему ледорубом.
– К утру сильно затвердеет. Мы двинемся на рассвете.

Ник заснул не скоро. Он гнал мысли о предстоящем утре, стараясь сосредоточить их на том радостном волнении, которое испытал днем, когда вышел из кабины следом за Гончаровым

и вдруг с полной ясностью осознал, что нашел то, за чем сюда ехал. Это долгожданное чувство охватило его с прежней силой, и оно дало ему мужество оглянуться на самого себя. Он увидел себя таким, каким был все это время, - человеком, который боялся дышать полной грудью, намеренно ограничивал свой кругозор и был слеп ко всему, что лежало за этими пределами. Он совершал ошибку за ошибкой - их можно было предотвратить, стоило лишь сделать нужное усилие. Его воля была парализована, и он допустил, что Руфь ушла от него, - теперь он понимал, что этого могло бы и не произойти. Он допустил любовную связь с Мэрион эту связь не следовало и начинать, а уж если она началась, не следовало ей обрываться так бесславно. Он вел себя пассивно, безвольно, пока не встретил Анни. Но даже и тогда, не умея считаться с противоречивыми чувствами других, он в панике кинулся искать спасения от одиночества, которое преследовало его после бегства Анни из Москвы. К тому времени, когда она разрешила свои сомнения, он позволил своим чувствам переплестись с чувствами Вали, повторив все то, что было у него с Мэрион, и, когда Анни вернулась к нему, он не смог ей дать ничего, кроме гнева и раздражения.

Безжалостным, осуждающим взглядом смотрел он на след, оставленный им в жизни других людей, и не мог простить себе те беды, которые им причинил: не оправдывал себя, не искал извинений. Раскаяние давило на него невыносимо, и оно не было смягчено жалостью к самому себе. Если его снова ждет будущее и прежнее счастье творчества, он сумеет найти возможность не хныча исправить содеянное им в то время, когда ему казалось, что будущего для него вообще нет. Он поступил неправильно, не дождавшись возвращения Анни. Исправлять это было слишком поздно, теперь у него появилась новая ответственность - ответственность перед Валей. Как он все это уладит. Ник еще не звал, но твердо решил расплатиться со всеми своими долгами. Он вспомнил, как увидел Валю впервые: она стояла, склонившись над столом в доме Гончарова, и, когда он вошел, вскинула на него удивленный взгляд. Да, отношения между ними сложились не так, как следовало бы. И все потому, что сам он был пуст, ничего не смог дать ей. Его постоянное безнадежное отчаяние растравляло ей душу, и уж конечно, не он к ней, а она к нему проявляла снисходительность. Этот счет он оплатит сполна.

Ник плохо спал эту ночь. Его преследовал один в тот же сон - будто он падает, и сердце его сжималось от ужаса, которого он не допустил бы наяву.

Его разбудил собственный громкий, непроизвольный вздох, и тут же он услышал сонное бормотанье Гончарова:

– Все будет в порядке, ничего с вами не случится, беспокоиться не о чем.

– Я не беспокоюсь, - ответил Ник, но Гончаров не отозвался: он говорил это во сне.

Наконец рассвело. Ник проснулся неотдохнувший. Гончаров был уже одет и проверял, сколько осталось топлива для генератора. Его должно было хватить на целую неделю, а позже один из работников станции, опытный альпинист, возобновит запас.

– Перекусите чего-нибудь, - распорядился Гончаров.
– А уж как следует позавтракаем на станции.

Все было подготовлено заранее, оставалось лишь перед самым уходом привести прибор в действие, повернув для этого переключатель возле двери. Оглядевшись в последний раз убедившись, что все готово. Гончаров позвонил на станцию. Ответил один из студентов - очевидно, возле телефона там дежурили все по очереди круглые сутки. Гончаров попросил позвать Геловани.

Стоя на пороге кабины, Ник видел, что до восхода солнца еще по меньшей мере целый час. Чистый предрассветный воздух пощипывал морозцем. Медленный ветер с востока принес с собой дыхание ледников.

– Мы уходим, - сказал Гончаров в телефон.
– Сейчас включим приборы, можете начинать подсчеты. Ставьте на ноль. Начинаем.

Одной рукой прижав телефон к уху, свободной рукой он передвинул переключатель у двери - теперь наконец были пущены оба прибора разом. Единственный звук в кабине был шум генератора, и единственный свет слабое лиловатое мерцание электронных ламп и красные точки на крохотных неоновых индикаторах. С минуту Ник и Гончаров стояли, глядя на работу, проделанную ими для того, чтобы разрешить свой спор. Ник был слишком взволнован, он уже не мог оставаться здесь дольше. Он круто повернулся,

взвалил на плечо моток веревки и ледоруб и вышел.

– Пойдемте же, - сказал он.
– Больше здесь добавить нечего. Остальное за нас скажут приборы.

Гончаров кивнул.

– Вот и все, - сказал он в телефон, повесил трубку возле двери, вышел из кабины и запер ее. Эксперимент начался.

Снежная стена, загородившая уступ, искрилась в свете раннего утра, словно ледяная. Снег стал суше и тверже, чем накануне днем. Посмотрев, как Гончаров надевает шипы. Ник проделал то же самое. Гончаров затем ударами ноги выбил в снегу ступени, чтобы по ним подняться на несколько футов по крутому снежному склону и перебраться через него. Над ступеньками, каждая в ширину и глубину всего несколько дюймов, он на ходу вырубал ледорубом ямки, чтобы можно было держаться за снег рукой. Снег частью осыпался и упал за уступ. Гончаров глубоко, по самую головку, воткнул ледоруб в снег где-то вверху прямо перед собой и обмотал вокруг него конец веревки. Упершись коленями в снег, он начал подтягивать веревку, по мере того как Ник приближался к нему, - в случае, если снег поползет, свободная петля на ледорубе должна была затянуться.

Если для Гончарова карабкание по горам было вполне привычным делом, Нику оно стоило крайнего напряжения всех его сил. Внезапно он разозлился: это просто глупо - какое отношение имеет все это к науке? И, однако, выбора не было, приходилось лезть по вырубкам в снегу, стараться дышать ровно, в то время как его душил ужас. Ник старался смотреть только на свои ноги и на снег, по которому они ступали. Случайно глянув всего на один дюйм левее и увидев тоненькие верхушки деревьев где-то на глубине многих миль, он едва не покачнулся и понял, что вторичного такого приступа головокружения допускать нельзя. Шаг за шагом он двигался по склону, смотря все только вперед, хватаясь одной рукой за выемки в снегу, пока не добрался до Гончарова. Тут Ник, привязанный к воткнутому в снег ледорубу Гончарова, вынужден был остановиться и ждать, пока Гончаров выбьет ногой новые ступени и вырубит новые ямки для рук. Теперь пришла очередь Ника травить конец веревки, обматывая его вокруг своего ледоруба, и Ник проделал все это точно так, как делал Гончаров. Стоя на самой верхушке снежной стены. Ник чувствовал, как все тело ему сковал страх, не он заставил себя преодолеть его: ведь от того, как он поведет себя теперь, зависела жизнь Гончарова. Ник зажал сознание в кулак, напряг всю волю, чтобы только не глянуть вниз. Снежная гора, по которой они лезли, оказалась пятидесяти футов в ширину, но Ник продержался до конца, пока Гончаров не дошел до безопасного места. Тут он и сам опять двинулся вперед. Когда он наконец очутился по ту сторону снежной стены, где снега уже не было и где поджидал его Гончаров, уступ показался ему широким, как бульвар. Сердце у него распирало от радости - опасность осталась позади, но он очень сомневался, что смог бы заставить себя еще раз пройти через такое испытание. Однако выяснилось, что надо перелезть еще через одну ледяную гору, а дальше они обнаружили и третью, но ни одна из них не была так широка, как первая.

Когда они наконец сошли с уступа и вышли к тому месту у подножия пика, где оставили лыжи и откуда уже видна была станция. Ник опустился прямо на голый камень и закурил. Руки у него еще не начали дрожать, но в них совершенно не было силы.

– Знаете, как я там себя чувствовал?
– сказал он.
– Я умирал от страха.

– Я тоже, - признался Гончаров.
– Не из-за снега, не из-за высоты, а из-за вас. Теперь-то я вижу, что вы согласились бы умереть, но не поддались бы страху. Не я видел, какое у вас стало лицо - совершенно белое и будто каменное, вы могли преспокойно потерять сознание от одного старания подавить страх. Спасибо вам, что не упали в обморок. Вы спасли мне жизнь. Но, должен вам заметить, горы - это не для вас. Дело тут не в мужестве. Видит бог, этого у вас не отнять. Но требуется еще особый темперамент, которого у вас нет, вот в чем дело.

– Да, я знаю, - ответил Ник сухо.

– Знаете? Так какого же дьявола вздумали вы лезть со мной?

– Просто мне захотелось, вот и все. К тому же, - добавил он, - выбора у меня и не было, не так ли?

Гончаров кинул на него быстрый взгляд, и они поняли друг друга. Когда Гончаров нагнулся, чтобы закрепить лыжи, выражение лица у него было мрачное.

– Вы правы, - согласился он неохотно.
– Я вас вынудил к этому, что еще раз показывает: здесь, в горах, никто не застрахован от того, чтобы выкинуть какую-нибудь дурацкую штуку. Никто. Теперь я уже никогда не посмею никого винить.
– Вид у него был почти злой, рот кривился в усмешке, скрывавшей боль.
– Мы с вами умеем давать уроки друг другу, неплохие уроки, а, как вы считаете?