Встреча с границей
Шрифт:
Я обещал ему, что весной обязательно пойдем посмотреть на тетеревиный ток. Ну и рыбалка у нас отменная. В той протоке, где он однажды купался, берут леща килограмма на два.
— В томате? — спросил Аверин.
— Нет, уже жаренные на сливочном масле, — отшутился я.
С этого дня Аверин в чем-то неуловимо переменился. Если раньше его в общем-то ничего не интересовало, кроме спортивных передач по радио, то теперь, возвращаясь из наряда, он обязательно сворачивал на лодке к острову. Мне рассказывали, что он поднимался на валуны и долго сидел, разглядывая лосей, будто любовался ими. В нашей стенгазете появилась карикатура: Аверин в форме,
— А по-моему, не смешно, товарищ капитан. Я и в самом деле думаю приручить их.
Я обернулся. У Аверина было серьезное лицо, он не шутил.
— Читали в газетах, как в одном совхозе лосей приручили? Их там даже в сани впрягают, вместо лошадей.
— Ну, — сказал я, — на это у нас, пожалуй, времени не хватит. А взрослого лося все равно приручить невозможно. Так что художник прав: «Мечта, мечта...»
И все-таки при каждом удобном случае Аверин сворачивал к острову. Меня это радовало и тревожило одновременно. Радовало, что человек открывает для себя новый, неведомый ему мир природы, в который я сам влюблен. Тревожило, что мысли Аверина могут пойти в сторону от главного — от службы и от занятий, хотя я ни в чем не мог его упрекнуть.
А на заставе уже привыкли к тому, что Аверин ходит на остров, и без насмешек относились к этому увлечению, даже спрашивали порой: «Ну, как там твои подопечные?» День, когда молодой лось отважился съесть круто посоленный ломоть хлеба, оставленный на видном месте, был для Аверина праздником. Это случилось в начале апреля, когда снег осел, и лед должен был вот-вот потрескаться. Лоси объели на острове кору, и теперь разгребали снег и ели мох: не мудрено, что молодой потянулся за хлебом, положенным на камень. Но прогулки по льду пора было кончать, и я запретил нарядам пользоваться дорогой через лед.
Последние льдины ушли к концу месяца, и как-то под вечер Аверин зашел ко мне и попросил разрешения взять лодку.
— К подопечным? — спросил я.
— Так точно.
— Передавайте привет и наилучшие пожелания.
Он улыбнулся, и через окошко я видел, как он бежит по тропе к причалу, где стояли наши лодки.
Аверин вернулся часа через два и снова постучал ко мне.
— Разрешите доложить, товарищ капитан! Лосей уже три. Если бы вы малыша видели — умора! Ножки вот такие, как палочки, и длиннее его самого. Я хотел сфотографировать, да уже темно было... — Он потоптался на месте и сказал, глядя в сторону. — Голодно сейчас им на острове, товарищ капитан. А у нас для коровы сена было заготовлено, сами знаете, на сто лет...
Я понял его. Мы действительно заготовили в прошлом году много сена. Я разрешил Аверину взять сена для лосей и, не выдержав, сказал:
— Знаете что, поехали вместе. Хочу сам поглядеть на малыша.
Наш старшина Бодров — человек прижимистый — сразу же прибежал ко мне, едва только Аверин обратился к нему за этим сеном. «У нас здесь что — пограничная застава или кружок юных натуралистов, товарищ капитан?» Пришлось объяснить ему, что прав Аверин, а не он, и старшина ушел, ворча себе под нос, что если так, пусть, мол, Аверин пьет лосиное, а не коровье молоко.
Мы поехали на следующий день. Аверин сидел на веслах, я — на носу лодки, а вся корма была завалена мешками с сеном. Аверин постарался на совесть, благо было мое разрешение.
Осторожно
Мы оставили сено на поляне, сели в лодку, и Аверин сказал:
— Как-то надо назвать ребенка, я полагаю.
— Ну, это уже ваше дело, — сказал я. — Это ваш крестник.
— Кузя, — сказал Аверин. — Очень подходит. Верно?
Я не ответил. Я сидел и думал о том, что Аверин серьезно огорчится со временем. На острове будет мало зелени, и к осени скорее всего лоси съедят все, что можно съесть. Зимой они и в лесу не нашли бы ничего лучше. Лето проживут, а вот осенью, когда теленок подрастет, им нечего будет есть и тогда... Но я ничего не сказал Аверину. Чудесный малыш с горбоносой мордой стоял у меня перед глазами.
Несколько раз Аверин ездил с сеном на остров, и в нашей стенгазете появились фотографии Кузи. Вот Кузя сосет мать, вот стоит на скользком валуне, смешно растопырив ноги-палочки, вот ткнулся мордочкой в сено, но не ест, а просто нюхает: что это уплетают с таким аппетитом его мать и старший брат?
Как обычно, лето принесло нам много забот. Длиннее и тяжелее стали дороги. Ушла тишина, та самая, которую я так люблю зимой. Лес был наполнен птичьими голосами и шумами.
У самой границы пограничники подняли рысь: где-то там было ее логово. Временами прямо на притаившихся в кустах солдат выходили выдры. Стало труднее слушать границу, и Аверин реже бывал у Кузи. Тем более, что случалось и так: можно бы поехать, да как назло по радио передают репортаж о матче, и никак, ну просто никак не оторваться от приемника...
Теперь Аверин вел дневник своих наблюдений. Как-то раз он показал его мне — толстую общую тетрадь, куда были вклеены между записями фотографии.
«Кузя растет. Пропала неуклюжая манера ходить. Ходит нормально, как положено. Шерсть у него потемнела. Лосиха лижет его, и когда чует меня, толкает мордой, чтоб уходил».
«Попробовал подойти ближе. Говорю только одно слово: «Кузя, Кузя». Он вроде бы и рад был подойти, да мать не разрешила. Все убежали».
«Видимо, с воспитанием ничего не получится. Кузя — животное дикое, и в нем говорит инстинкт: человека надо бояться. Как переделать этот инстинкт, я пока не знаю, да и времени нет. Служба все-таки. Вчера провалился в болото, старший наряда помог выбраться...»
«Ура! Кузя отбился от матери и долго стоял, когда я подходил, а потом все-таки удрал. Что они едят, я не пойму. На острове, по-моему, харча для них маловато...»
Аверин сам почти догадался о том, что я знал давно, но не хотел говорить ему. В один прекрасный день он может выйти на остров и никого не увидеть, В этом была и опасность: если звери пойдут на ту, чужую сторону, к тому же ночью, они могут наткнуться на наш наряд... И теперь я каждый раз предупреждал старших наряда о том, что, возможно, в сторону границы пойдут лоси. Так оно и случилось, только не ночью, а днем.
Я видел это сам. Если бы я был на берегу залива, можно было бы прогнать лосей обратно. Но я был за протоками, в полутораста метрах от чужого берега. Лоси вышли стороной и вступили в последнюю на их пути протоку.