Встреча с границей
Шрифт:
— Вы спросите лучше у Петкова, — он усмехнулся, порывисто встал и вошел в круг танцующих.
Вскоре я сидел рядом с Петко и его женой Наткой. Потягивая из стакана вино, капитан рассказывал о себе, о своей заставе. А мне не терпелось выяснить, почему говорят о нем как о богатом человеке, и я спросил его об этом.
— Кто вам сказал?
Я показал глазами на Ганева, танцующего хоро.
— А-а, — с усмешкой протянул Петко. — Я богаче хотя бы тем, что моложе его...
Петко достал папиросу, размял ее и закурил.
— Я действительно богач, — задумчиво произнес Петко. — Говорят, человек богат Родиной. А у меня их две. Родина матери и родина отца. По матери — я украинец, по отцу — болгарин. Для меня обе родины дороги и любимы. Говорят, бедна любовь, если ее можно измерить. А чем мою любовь измеришь? А любовь болгарского народа к советскому? Нет такой меры.
Отец Петко, бывший политэмигрант, коммунист, участник Великого Октября, долгое время жил в Советском Союзе. Женился на украинке. Как только была освобождена Болгария, он привез туда семью. Так у Петко появилась вторая родина.
Узнав о возвращении Ганчо Петкова, односельчане пришли поздравить новосела и по старому обычаю радостно целовались трижды сперва с отцом, потом с матерью, стеснительно выставляли на стол кто бутылку сливовицы, кто плетенку сухого вина. В доме стало шумно.
— Живы-здоровы и славу богу, — говорили крестьяне, ласково поглаживая по плечу отца. — Добре дошли!
Мать хлопотала у стола, предлагая русские и украинские кушанья, наливая вино в небольшие граненые рюмки, когда-то подаренные ей на свадьбу.
Подошел к ней новый сосед и, заглядывая в глаза, весело и озорно на всю хату крикнул:
— Э-э, хозяйка, для такой встречи мелка посуда. Давай чашки, из коих монахи балуются...
Все захохотали. Мать проворно достала дорогие вместительные чашки. Они звенели, когда в них наливали вино. Мать тоже держала чашку, чокалась и говорила: «С доброй встречей!» Но вино не пила, показывая свою степенность перед новыми людьми.
— Маша, пригубь, раз такое дело.
Отец поднимает чашу. Мать машинально вытирает о передник и без того чистые руки, отшучивается:
— Не пьют одни столбы, да и то от дождя сыреют. — Она подносит чашку к губам и тут же ставит на стол.
Хата постепенно наполняется табачным дымом. Звенела музыка. Кто-то держал в руках валенки с союзками. Валенки — диковинка, здесь в них не ходят. Из рук в руки передавался семейный альбом, рассматривались фотографии. А в углу уже рождалась песня «Гей, балкан!»
Вот так и запомнилась Петко первая встреча с новой родиной.
— Потом мы с братом пошли учиться в гимназию, — говорил Петко, посматривая то на Натку, то на меня, как бы проверяя, действительно ли меня интересует то, о чем он рассказывает. — А когда закончили учебу, отец с матерью держали совет: куда нас определить. Мать хотела, чтобы учились в институте. А у отца был другой план: он хотел, чтобы мы были военными.
«Родину надо защищать. Столько сил отдано, чтобы Болгария стала социалистической. Кому, как не нашим сыновьям, ее охранять?»
Мать постепенно сдавалась перед доводами отца. Я подал заявление в военное училище. Брат уехал служить на пограничный контрольно-пропускной пункт.
Провожая его, отец говорил:
— Границу охраняет и грек, и турок. Но ты особый боец, особый пограничник. Ты не только охраняешь границу, ты охраняешь еще и ленинскую правду...
«Ленинскую правду!» Я не раз потом задумывался над словами отца. Как верно и мудро он сказал, определяя нашу цель в жизни...
Было поздно. Гости Марковского начали расходиться. Натка легонько тронула за руку мужа. Он виновато улыбнулся и виновато посмотрел на нее: раз начал, надо досказать.
После училища Петко служил на Дунае. Служба шла хорошо, и река нравилась, особенно ночью. Вода гладкая, маслянисто-черная, похожая на расплавленное стекло.
Каждая река по-своему пахнет. Но Петко из сотен рек отличил бы запах Дуная. Какую-то особую свежесть несут его воды. А над ними гуляет терпкий, настоянный на миндале и жасмине, ветерок. Лучшего места не придумаешь! Казалось, здесь можно служить весь срок. Но Петко не задержался на Дунае. Вызвал его командир и сказал:
— Нужны боевые офицеры на турецкую границу. Там неспокойно. Поедешь?
За стеклом голубеет Дунай. Белоснежный пароход разрывает протяжным гудком реку, заглушая веселую музыку, разносимую с палубы репродукторами.
«Ехать от этого тепла, от этой красоты на выжженные солнцем холмы? Да и как поеду: Натка ждет ребенка. Окрепнет ребенок, тогда можно...»
— Так что? — спросил командир. — Там обстановка сложная...
Петко думал. Хотелось сказать ради Натки: «Не могу... Собственно, почему меня?» Но он понимал, что решение зависит не от взглядов жены, не от мыслей, которые сейчас приходят в голову, а от того, как прожил жизнь, как воспитан, что заложено в душе, характере. Счастье приходит к человеку, если он приносит счастье другим, всей Родине.
— Раз надо, поеду...
Слова сорвались, их уже не вернешь. Да и не хотелось возвращать.
— Я так и знал, — удовлетворенно сказал командир.
По дороге домой Петко думал: «А как к этому отнесется Натка? С ней надо бы раньше посоветоваться. Нехорошо получилось». С тревожным чувством открыл дверь квартиры, снял сапоги и тихо вошел в комнату. Натка перекладывала приданое для будущего ребенка. Глаза ее искрились, на лице блуждала улыбка. Петко хотелось сказать ей что-то особенное, ласковое, родное, но лишь бестолково топтался на месте. Она прильнула к Петко, он отвел взгляд в сторону и решил сказать все сразу, напрямик. Так легче.