Встреча с границей
Шрифт:
— Смотрите сами, товарищ подполковник. На фронт, поди, скорее надо?
— Да, брат, надо, — покосившись на тоненькие, почти совсем еще детские запястья рук новобранца, снова тяжело вздохнул военком.
Обрубком левой руки неловко, видно, еще не привык, подполковник прижал на столе листок бумаги и написал: «В пехоту».
Пройдя курс обучения одиночного бойца, Смолин оказался на фронте. Перед тем, как стать снайпером, он охранял мост через какую-то речку, которую немцы часто обстреливали из дальнобойных орудий. Потом стоял часовым у полевого узла связи, а после роту, где он
Однажды он так ловко подкрался (пригодились охотничьи навыки) к диверсантам, что те не успели схватиться за оружие. Подбежавшие солдаты увидели такую картину: на поляне стоят два немецких парашютиста с поднятыми руками, а рядом, бледный, как полотно, Смолин держит над головой гранату. На поясе у парашютистов пистолеты, у ног автоматы и сумки со взрывчаткой.
Когда диверсантов обезоружили, Смолин медленно опустил руку, вытер со лба пот и обессиленный опустился на траву.
— Что с тобой? — спросили его товарищи.
— Теперь ничего, — выдавил он улыбку. — Хорошо, что вы подбежали, пока они, — кивнул Смолин в сторону диверсантов, — не успели очухаться... Граната... кольцо забыл выдернуть...
— Как же это ты?
— Да вот так. Опомнился, когда замахнулся. В левой руке карабин... Не мог же я его бросить? И от этих паразитов глаза отвести боюсь: а ну, как выхватят пистолеты?.. Вот какое дело получилось.
Возможно, этот случай вспомнили, когда отбирали солдат для погранвойск. Парень, мол, смелый, ловкий, находчивый, на границе такие нужны. А, может, по другим каким соображениям. Как бы там ни было, а только направили Смолина на восток на формирование, а оттуда вот сюда.
Колонна, в которой он теперь шел, свернула с дороги и направилась по проселку в сторону видневшегося вдали леса. Миновав одинокий, заброшенный хутор, вышли на какое-то поле, поросшее мелким кустарником.
Капитан поднял руку, а старшина тут же подал команду приставить ногу.
— Товарищи пограничники, — торжественно объявил капитан. — Мы прибыли на линию государственной границы Союза Советских Социалистических Республик, которую с этой минуты снова берем под охрану. Завтра начнем знакомиться с участком, а сейчас — выставить часовых и всем окопаться.
«Лучше бы приказал просушить портянки, — скривил губы Смолин. — От кого окапываться — от зайцев? Да и тех не видно, фрицы всех перестреляли».
Не успел он так подумать, как кто-то крикнул. Кажется, капитан:
— Застава, к бою!
Из леса выскочили какие-то люди и начали обстреливать усталых, еще не остывших от долгого марша солдат.
Развернувшись в цепь, пограничники открыли огонь. Ударили пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы, дробно застучали автоматы.
— За мной, в атаку, впере-е-ед! — поднялся во весь рост капитан.
— Урра-а-а-а! — первым подхватил старшина и бросился за капитаном.
Смолин бежал к лесу. В левой руке — карабин, в правой — граната. На опушке швырнул ее в чащу,-упал в какую-то яму, скорее всего в старую воронку от бомбы или крупнокалиберного снаряда.
«Фьють, фьють!» — одна за другой просвистели над головой пули. Смолин
«Фьють, фьють!» — свистят пули, но пилотка висит на штыке нетронутой.
«Плохой стрелок, — отметил Смолин. — Ага, вон ты где! Сейчас я тебе покажу, как надо стрелять».
Только начал прицеливаться, как из-за дерева, что стояло метрах в пятидесяти от воронки, выскочил человек в черном пиджаке, подпоясанном широким солдатским ремнем, в крестьянской войлочной шляпе и опрометью бросился в глубь леса.
И Смолин не выстрелил. Он привык стрелять по фигурам в касках, в военной форме мышиного цвета — по гитлеровским солдатам. А этот...
«Может, тут ошибка какая? — подумал он в ту минуту. — Может, это партизаны, принявшие нас за немцев?»
Позднее он узнает, что это за «партизаны». Узнает, когда увидит повешенную в селе учительницу, зарубленного топором председателя сельского совета, расстрелянных детей участкового милиционера, изуродованного до неузнаваемости своего старшину-великана — человека доброго, заботливого и отважного, когда сам получит бандитскую пулю. И Смолин возненавидит их больше, чем немцев. В конце-концов, не каждый немец был фашистом, не каждый шел на войну с нами по доброй воле. Были и такие, которых гнали силой. Этих же кулацких выродков в мягких цивильных шляпах никто не гнал в банды, они шли в них сами, снедаемые звериной ненавистью к Советской власти. В тот год их много шаталось по глухим лесным трущобам. Они нападали на мирные села, терроризировали население, еще не успевшее прийти в себя от вражеской оккупации, жгли, грабили, убивали. Нередко, нашкодив где-нибудь, они стремились укрыться за кордоном. Граница тогда была еще не оборудована, охранять ее было очень и очень трудно.
— Нам бы хоть пару служебных собак, — вырвалось как-то на боевом расчете у начальника заставы, — мы бы этих гитлеровских прихвостней пачками ловили.
Некоторые банды были довольно многочисленны. Отступая, гитлеровцы снабдили их оружием, боеприпасами, продовольствием и даже своими «инструкторами», «советниками» и прочими «полномочными представителями». Как правило, это были эсэсовцы в чине офицеров и даже генералов. Одного из них убил Смолин.
Генерал при всех своих крестах и прочих регалиях ехал на машине во главе банды. Началась перестрелка, и Смолин уложил генерала с одного выстрела. Шофер бросил машину и удрал. Бандиты тоже все разбежались, а генерал остался. Когда пограничники приблизились к машине, оттуда послышалось злобное рычание. Огромная овчарка служила даже мертвому хозяину и никого к нему не подпускала.
Кто-то предложил застрелить собаку, но Смолин запротестовал.
— Обожди, — сказал он солдату, который уже снял с груди автомат. — Это же собака, животное, а не гитлеровский генерал. Зачем ее убивать? Она может еще нам послужить.
Потом его не раз спрашивали товарищи:
— Скажи, Сашко, о чем ты думал, когда шел к машине брать эту овчарку?
— Ни о чем.
— Но ведь она могла броситься и вцепиться тебе в горло?
— Могла, конечно.