Встреча с хичи. Анналы хичи
Шрифт:
Понимаете, ни один из музыкантов, составлявших этот небольшой камерный оркестр, не был «реален» – даже в том смысле, в каком реальны мы. Это всего лишь весьма ограниченные программы, взятые Альбертом из его бесконечного запаса окружений, но то, что умели, делали они очень хорошо. Отличная пища и шампанское тоже не были реальны. Но вкус их от этого не страдал. Лук в тунцовом салате время от времени доставлял мне удовольствие, и нереальный алкоголь в имитированном шампанском активировал мои двигательные и сенсорные центры точно так же, как сделал бы реальный алкоголь в реальном теле. То есть я хочу вам сказать, что еда, питье, танцы делали свое дело, и я становился все более возбужденным сексуально. А когда мы с Эсси сонно кружились в танце (нереальное «солнце» село, и нереальные «звезды» ярко горели над нереальными «горами»), ее голова лежала у меня на плече, а я пальцами гладил ее обнаженную спину, я почувствовал, что она в таком же состоянии.
И я увел ее с танцев в общем направлении, где, я был уверен, нас ждет спальня. Альберт с доброй прощальной улыбкой посмотрел нам вслед. Они с генералом Кассатой болтали у очага, и я слышал, как Альберт сказал:
– Это просто мое небольшое импровизированное музыкальное шоу, генерал. Понимаете, я всего лишь старался приободрить Робина. Надеюсь, я вас не обидел.
Генерал Кассата удивленно посмотрел на него. Он почесал шоколадного цвета щеку, рядом с коротко подстриженными пушистыми бакенбардами, и ответил:
– Не понимаю, о чем вы говорите, Альберт. Почему я должен обидеться?
У меня нет реального тела, мне не нужно есть реальную пищу и не нужен реальный стул, чтобы сесть. У меня нет и тех приспособлений, которые обычно нужны, чтобы заниматься любовью, и тем не менее мы делали то, что делали, со страстью и удовольствием. Имитация? Конечно. Но чувствовал я себя хорошо, как никогда, и когда все кончилось, мое сымитированное сердце билось чуть быстрее обычного, а мое дыхание выходило имитированными рывками, и я обнимал свою любовь и прижимал ее к себе, чтобы впитать имитированный запах, и ощущение, и тепло.
– Я так рада, – сказала сонно моя дорогая, – что сделала наши программы взаимодействующими.
Она пощекотала мне ухо своим дыханием. Я повернул голову, чтобы пощекотать ее.
– Моя дорогая Эсси, – сказал я, – одна из твоих программ чертовски хороша.
– Я бы не могла этого сделать без тебя, – ответила она и сонно зевнула в атласную подушку. (Знаете, мы иногда спим. Нам это не нужно. Нам не нужно также есть или заниматься любовью, но это доставляет столько удовольствия, что мы это делаем, а я больше всего всегда ценил последние минуты, когда голова ваша на подушке и вы вот-вот уплывете в теплый безопасный сон, где ничто во вселенной вас не тревожит.)
Мне хотелось спать, потому что это часть подпрограммы. Но я знал, что, если нужно, я могу стряхнуть сонливость, потому что это тоже часть подпрограммы.
Я так и сделал. На время. Я подумал, что все-таки кое-что еще осталось у меня на уме.
– Я узнаю кровать, милая.
Она хихикнула.
– Хорошая кровать, – прокомментировала она. Она не стала отрицать, что это точная, а может, даже усовершенствованная копия анизокинетической кровати, которая годы и годы назад была у нас в Роттердаме.
Но я хотел поговорить не об этом и потому начал снова:
– Милая? Как ты думаешь, там было только двое Врагов со мной? Я имею в виду – на Таити?
Эсси какое-то время лежала молча. Потом осторожно высвободилась из моих объятий, приподнялась на локте и посмотрела на меня.
Молча какое-то время разглядывала меня, потом сказала:
– Мы ведь не можем этого сказать. Альберт говорит, что, может быть, это коллективный разум; так что на Таити, возможно, был лишь небольшой кусочек вещества Врага и говорить о числе в таком случае бессмысленно.
– У-гум.
Эсси вздохнула и повернулась. Сквозь закрытую дверь я слышал музыку в соседнем помещении. Теперь там играли старомодный рок, вероятно, ради генерала Кассаты. Эсси села, обнаженная, как в первый день, когда мы занимались любовью, и щелкнула пальцами. Загорелся неяркий янтарный свет, он исходил из скрытой в потолке арматуры. Эсси ничего не оставляет без внимания в оснащении нашего маленького убежища.
– Ты по-прежнему встревожен, дорогой Робин, – нейтральным тоном сказала она.
Я подумал над ее словами.
– Наверно, – сказал я. Можно было употребить выражение гораздо более энергичное, но я не захотел.
– Хочешь поговорить?
– Хочу, – ответил я. Неожиданно вся моя сонливость пропала. – Я хочу быть счастлив. Почему это так трудно?
Эсси наклонилась и коснулась моего лба губами.
– Понятно, – сказала она. И замолчала.
– Ну, я хотел сказать, – продолжал я спустя несколько мгновений, – что не знаю, что нас ожидает.
– Но мы ведь никогда этого не знали, верно?
– Может, именно поэтому, – продолжал я гораздо громче, чем собирался, – я никогда не бываю счастлив.
В ответ – молчание. Когда говоришь в мегабитном режиме, даже двадцатая доля миллисекунды – значительная пауза, а эта была значительно дольше. Потом Эсси встала, подобрала с пола у кровати платье и оделась.
– Дорогой Робин, – сказала она, садясь на кровать и глядя на меня. – Я думаю, долгий полет плохо на тебе отразился. У тебя слишком много времени для глупости.
– Но у нас ведь нет выбора. Вот в том-то и дело: у меня никогда не бывает выбора!
– Ага, – сказала она, кивнув. – Мы подошли к самому сердцу вопроса. Откройся. Скажи мне, в чем дело.
Я не ответил. Вернее, ответил электронным эквивалентом раздраженного фырканья. Конечно, она этого не заслужила. Она постаралась быть любящей и доброй, и я не должен становиться вредным.
Но именно так я себя чувствовал.
– Говори, черт возьми! – прикрикнула она.
Я рявкнул в ответ: