Встреча с хичи. Анналы хичи
Шрифт:
И вот я передвинулся назад в столовый альков. Позволил бармену, подчиненному Альберту, приготовить мне горячего рома, а Альберт составлял мне компанию.
– Очень хорошо, – сказал я, допив ром. – Давай еще порцию до еды.
– Конечно, Робин, – сказал он, играя своей трубкой. – Робин?
– Да? – спросил я, протягивая руку за новой порцией выпивки.
– Робин, – застенчиво, – у меня появилась идея.
Я был в подходящем настроении, чтобы выслушивать его идеи, поэтому кивнул, чтобы он продолжал.
– Эту идею подсказал мне Уолтерс. Пусть станет обыкновением то, что вы сделали для него. Как Нобелевская премия или научная премия Врат. Шесть премий в год, по сто тысяч долларов каждая, и каждая за открытие в одной области науки. Я подготовил бюджет. – Он передвинулся в сторону, повернув голову и поглядев в угол своей рамки; там появился аккуратно напечатанный проспект. – Шестьсот тысяч долларов окупятся уменьшением налогов и участием в исследованиях…
– Подожди, Альберт. Не будь моим бухгалтером. Будь моим советником по науке. За что премии?
Он просто ответил:
– За решение загадок вселенной.
Я сел и потянулся, мне стало тепло и приятно. Я испытывал доброжелательность, даже по отношению к компьютерной программе.
– Готов ли мой суп?
– Через минуту, – ответил он, так оно и было. Я погрузил ложку: рыбная похлебка. Густая. Белая. И много масла.
– Не вижу цели, – сказал я.
– Информация, Робин.
– Но мне казалось, что ты и так получаешь всю информацию.
– Конечно – после публикации. У меня постоянно включена поисковая программа, в ней свыше сорока трех тысяч тематических разделов, и если что-нибудь, касающееся, допустим, расшифровки языка хичи, где-то появляется, я автоматически получаю эту статью. Но я хочу знать до публикации и даже в том случае, если публикации вообще не будет. Как открытие Оди, понимаете? Лауреатов будет определять жюри. Я с радостью, – он померцал, – помогу вам подобрать членов жюри. И предлагаю шесть сфер поиска. – Он кивнул в сторону дисплея: бюджет исчез, сменившись аккуратной табличкой:
1. Перевод сообщений хичи.
2. Наблюдения и интерпретации недостающей массы.
3. Анализ технологии хичи.
4. Устранение терроризма.
5. Устранение международной напряженности.
6. Продление жизни.
– Звучит неплохо, – одобрил я. – Суп тоже хороший.
– Да, – согласился он, – повара хороши, когда следуют моим инструкциям. – Я сонно поглядел на него. Голос его звучал мягко – нет, вероятно, правильнее сказать – сладко. Я зевнул, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Знаешь, Альберт, – сказал я, – никогда не замечал этого раньше, но ты немного похож на мою мать.
Он отложил трубку и сочувственно поглядел на меня.
– Не беспокойтесь, – сказал он. – Вам не о чем беспокоиться.
Я с сонным удовлетворением смотрел на свою верную голограмму.
– Ты прав, – согласился я. – Может, ты и не похож на мою мать. Эти густые брови…
– Не важно, Робин, – мягко сказал он.
– Не важно, – согласился я.
– Так что можете ложиться спать, – закончил он.
Мне это показалось неплохой идеей, и я послушался. Но не сразу. Не резко. Медленно, неторопливо; я оставался в полусонном состоянии, был расслаблен, мне было удобно и приятно, и я так и не знаю, когда кончилось это полусонное состояние и начался настоящий сон. Я был в таком состоянии, когда начинаются сны, вам кажется, что вы уже уснули, но мысль еще блуждает. Да, мысли мои блуждали. Они ушли далеко. Я летел по вселенной вместе с Вэном, заглядывал в одну черную дыру за другой в поисках кого-то очень нужного ему и мне, хотя не понимал зачем. Какое-то лицо, не лицо Альберта, не лицо матери, даже не лицо Эсси, женское лицо с густыми темными бровями…
Да ведь этот сукин сын меня опоил, с легким удивлением подумал я.
А тем временем большая Галактика поворачивалась, и крошечные частички органического вещества толкали крошечные частички металла и стекла между звездами; и органические частицы испытывали боль, и одиночество, и ужас, и радость – и все по-разному; но я уже спал, и мне было все равно. Тогда.
Один маленький кусочек органической материи, а именно Долли Уолтерс, испытывал все эти чувства, вернее, все, кроме радости, а еще вдобавок такие, как негодование и скука. Особенно скуку, за исключением тех моментов, когда преобладающим становился ужас. Внутренности корабля Вэна больше всего напоминали помещение сложной, полностью автоматизированной фабрики, где оставлено немного места для людей, чтобы можно было произвести ремонт. Даже сверкающая спираль, часть двигательной системы хичи, была видна не вся: Вэн окружил ее ящиками с запасами пищи. Личные вещи Долли – они состояли из ее кукол и шестимесячного запаса тампонов – были затолканы в небольшой шкаф в крошечном туалете. Все остальное пространство принадлежало Вэну. Делать особенно было нечего, да и места для занятий не было. Единственные веера, оказавшиеся у Вэна, содержали только детские сказки. Вэн сказал, что их записали для него, когда он был маленьким. Долли от них страшно скучала, хотя не так, как вообще от безделья. Даже приготовление пищи и уборка лучше безделья, но возможности ограничены. Иногда кухонные запахи заставляли Вэна искать спасения в посадочном аппарате – а чаще бушевать и орать на нее. Стирать было легко, нужно только всунуть вещи в что-то вроде котла, там через них пропускается горячий пар, но, высыхая, они увеличивают влажность воздуха, а это – снова буря и крики. Он ее на самом деле никогда не бил – конечно, если не считать толчков, которые он выдавал за любовную игру, – но очень пугал.
Но не так сильно, как черные дыры, которые они посещали одну за другой. Вэна они тоже пугали. Но страх не удерживал его; только делал еще более трудной жизнь с ним.
Когда Долли поняла, что вся эта безумная экспедиция – только безнадежные поиски давно потерянного и, вероятно, давно мертвого отца Вэна, она почувствовала к нему настоящую нежность. И хотела бы, чтобы он позволил ей ее выразить. Бывали времена, особенно после секса, особенно в тех редких случаях, когда он не засыпал сразу или не отталкивал ее от себя грубыми и непростительно критичными интимными замечаниями, – времена, когда они несколько минут обнимали друг друга в тишине. Тогда она испытывала страстное желание установить с ним человеческий контакт. Прижаться губами к его уху и прошептать: «Вэн. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я хотела бы помочь тебе».
Но, конечно, она так и не осмелилась.
И еще одно она не смела сделать – сказать ему, что, по ее мнению, он собирается убить их обоих, пока они не обнаружили восьмую дыру и у нее не осталось выбора. Даже на расстоянии двух дней полета – два дня на скорости быстрее света, почти световой год – она казалась особой.
– Почему она так странно выглядит? – спросила Долли, и Вэн, даже не оглядываясь, не отрываясь от экрана, сказал то, что она и ожидала:
– Заткнись. – И продолжал болтать со своими Мертвецами. Как только он понял, что она не смыслит ни по-испански, ни по-китайски, он стал говорить в ее присутствии, но всегда на непонятных ей языках.
– Пожалуйста, милый, – сказала она, ощущая пустоту в желудке. – Что-то здесь неправильно. – Что именно неправильно, она не могла сказать. Объект на экране казался маленьким. Виден был не очень ясно и подрагивал. Но никакого следа светящихся частиц и потоков энергии, которые образуются, когда материя втягивается в дыру. Однако что-то было, какое-то мерцание, голубоватое, а не черное.
– Тьфу! – сказал он, потея. Потом – он был испуган не меньше ее – приказал: – Скажи суке, что она хочет. По-английски.