Встреча с неведомым
Шрифт:
Вечером, уже лежа в постели, я спросил у Марка:
— Почему не любят Казакова?
— Я тоже думал об этом. Почему? Истинным директором здесь является Валентина Владимировна. Только благодаря ей и сохраняется видимость благополучия. Она — буфер между коллективом и директором. А почему его не любят, ответ прост: несимпатичный он человек. Талантливый, но эгоцентричный, умный, но холодный. Нет в нем душевного тепла, что особенно ценится в условиях зимовки. Можно ли о нем сказать, что он карьерист?
— Что? — заинтересованный, я быстро приподнялся на локте. О, как закололо в боку!
— Осторожнее! Лежи спокойно. Он не борется с тем, что презирает. Ты заметил, плохое в жизни всегда почему-то и неумное. А Евгений Михайлович очень умен и не борется он по принципу: дуракам не закажешь. То, что я ненавижу всем существом, с чем буду бороться, пока жив, он лишь презирает. Думаешь, он не встречал в науке таких людей?
— Подожди, Марк, я еще смутно, но начинаю понимать. Но где факты?
— Факты на поверхности. Они не скрыты — вот, гляди! Казаков будет защищать докторскую. Кроме снисходительной иронии, эта тема в нем ничего не вызывает, но он защитит ее блестяще (вот увидишь!) и получит звание доктора наук. Я ведь не ученый, а всего лишь пилот.
Видимо, эта тема апробирована. Выигрышна. А лучшие работы свои он делает негласно, для души, вроде это у него хобби. Почему же он не пошлет к чертовой матери то, к чему снисходит, и не отдаст себя целиком тому, чем захвачена его душа?
— Ты ему это говорил?
— Еще нет.
— И не советую. Наживешь врага. Он будет тем сильнее тебя ненавидеть, чем больше правды в твоих словах.
— Еще рано. Я не совсем разобрался в нем. Он ведь сложнее, чем кажется. А я так мало знаю… Коля, я хочу снова учиться!
Я уставился на него во все глаза:
— Да ну! На каком факультете?
Марк поморгал ресницами… До чего я любил этого парня! Как я радовался, что он мне друг.
— Видишь ли, меня не удовлетворяет моя работа.
— Почему? Неужели ошибся в выборе?
— Может, и ошибся. Вообще-то каждому не мешает уметь управлять вертолетом, это всегда пригодится. Человек может уметь водить машину, но это не значит ведь, что всю жизнь надо только и делать, что водить автомобиль. Я бы хотел быть… астрономом. Почему тебя это так удивляет?
— Не то что удивляет…
Я был поражен и восхищен!
— Марк! Ведь это же замечательно! Я всегда увлекался астрономией, но мне и в голову не приходило самому быть астрономом. А разве есть заочный астрономический?
Марк грустно покачал головой.
— В том-то и дело, что нет. В Московском университете на Ленинских горах есть физический факультет. Я узнавал. Там пять отделений: физики, геофизики, астрономии и другие. Это на дневном факультете. На вечернем и на заочном отделениях физического факультета нет. Я писал ректору университета, спрашивал, нельзя ли сдать экстерном сразу за два курса. Я бы подготовился и сдал.
— Ну и что?
— Он пишет, что это не разрешается. Показать письмо?
Марк полез в чемодан и достал довольно потрепанное письмо. Видно, часто его перечитывал. Отвечал сам ректор (не поручил ответить секретарше!). Очень доброе, хорошее письмо. Приглашал Марка приезжать и держать экзамены.
— Хороший человек, должно быть, этот ректор, не поленился прочесть мое письмо.
— А разве такое длинное?
— Целая ученическая тетрадка.
— Ох!
Мы оба стали хохотать.
— Чего же ты там писал?
— Объяснял, почему хочу сдавать экстерном. Хочется поработать в обсерватории. Учиться пока и здесь можно. Люди вокруг ученые, помогли бы.
В тот вечер мы, как всегда, проговорили долго. С Марком не соскучишься! Перед сном Марк достал магнитофон и поставил голоса птиц. Я лежал весь в поту, преодолевая удушье — как мне не хватало воздуха! — и слушал щебетанье птиц.
Потом Марк спросил, понизив голос:
— У вас с Лизой плохо?
— Хуже некуда, Марк.
— Лиза очень страдает. Она думает, что все ее презирают за то, что она бросила тебя в беде.
— Какая ерунда! Чем бы она мне помогла?
— Она не может себе простить, что даже не попыталась. Обрадовалась, что ее отпустили.
— Она испугалась. Это так понятно.
— Конечно! Но это противно всем ее убеждениям. Я ее разубеждал, но никакого толка.
— Самолюбие ее ущемлено. Она была о себе другого мнения.
— Как у вас все неладно получается… с самого начала. За столом сегодня сели далеко друг от друга… Что же будет?
В последующие дни мне вроде стало легче, но все равно угнетали слабость и постоянное удушье.
Все работали, а я бродил по обсерватории. Несколько раз я вызывался кому-нибудь помочь, но меня мягко, но решительно отстраняли.
Тогда я, чтобы не мешать, шел на камбуз к Гарри. Он усаживал меня, как когда-то в детстве, на табурет в уголке, сбивал мне гоголь-моголь и, пока я ел, готовил обед и говорил:
— Помяни мое слово, Коля, этого Гуся не найдут. Они же его ищут не там, где надо. Подряд прочесывают тайгу, тратят драгоценное время.
— А ты знаешь, где его искать?
— Безусловно знаю. У теплых источников. Где горячие ключи, там он и прячется. А где еще можно спрятаться зимой? Был у нас на флоте такой случай…
Он рассказывал очередной случай, и я, выслушав, брел к себе в комнату. Там ложился поудобнее и читал фантастику. Или просматривал газеты. Свежие газеты и журналы теперь приносили ко мне в комнату.