Встреча в Пассаже д'Анфер
Шрифт:
— Да, я провел год в Кембридже. Сколько я вам должен?
— Три с половиной франка умножить на два, будет семь.
Симеон Дельма сунул руку в карман пиджака и высыпал на ладонь монеты. Их было всего четыре.
— Мне очень жаль, я не взял с собой наличные. Отложите для меня эти книги, я вернусь за ними в конце дня. В котором часу вы закрываетесь?
— В половине седьмого. Пожалуйста, возьмите их, я вам доверяю.
— Нет-нет, вдруг мне что-нибудь помешает прийти. До вечера, месье Пиньо, я постараюсь быть здесь около шести.
Симеон Дельма вежливо приподнял шляпу. Открывая дверь, он посторонился, чтобы пропустить Юрбена, который влетел в лавку со всех ног.
— Как вам не стыдно! — набросился на него Жозеф. — Вы чуть не сбили с ног этого господина! Вам надо на центральном рынке овощи грузить, а не книги продавать!
— Мсье Пиньо, месье
— Во-первых, они не мои, а Эжена де Мирекура. [22] А во-вторых, месье Шодре имел удовольствие пролистать книгу, а я сделал ему скидку! И вообще, это не повод, чтобы налетать на других клиентов. Впредь будьте осторожнее!
22
Эжен де Мирекур(Шарль Жан Батист Жако; 1812–1880) — французский писатель, автор еженедельного периодического сборника «Современники». — Примеч. авт.
Юрбен, опустив голову, шмыгнул на свое место за прилавком и раскрыл книгу заказов.
Виктор любил проводить время в фотолаборатории, которую устроил в бывшей столовой на улице Фонтен. Перепланировку решила сделать Таша — они все равно обедали у нее. Таким образом, Виктор получил в свое распоряжение просторное помещение, где можно было удобно разместить аппаратуру. Из кухни сюда провели воду и оборудовали кран над керамической раковиной.
Слева от раковины находился бак с проявителем, а справа стояли в ряд снабженные этикетками флаконы с химикатами и лежал корнцанг, с помощью которого Виктор извлекал из ванночки негативы. На окне висели плотные шторы. Еще в комнате была печь с дымоходом. На столе стояли весы, фонарь со сменными стеклами красного и желтого цвета и керосиновая лампа.
Виктор ласково погладил фотокамеру со штативом, которую подарила ему Таша на годовщину их знакомства в июне 1889 года. Вопреки предсказаниям некоторых их общих знакомых, его чувство к ней не слабело, а с каждым годом лишь росло, обретая глубину и новые краски.
Виктор любил бродить по Парижу и запечатлевать повседневную жизнь ее обитателей, особенно ремесленников и рыночных торговцев, а еще женщин и детей. Он видел в этом свое предназначение: ему хотелось увековечить представителей профессий, которые, возможно, скоро безвозвратно уйдут в прошлое. В фотографии Виктора привлекало то же, что и в криминальных расследованиях: ему хотелось уловить и рассмотреть непримечательные на первый взгляд детали.
Он задержал взгляд на фотографии обнаженной Таша. Изгибы ее тела пробуждали в нем желание.
А я изменился, вдруг понял Виктор. Когда-то он был ветреником. Но, влюбившись в Таша, узнал, что такое чувство собственника. Женитьба ничего не изменила, он по-прежнему ревновал супругу, хотя со временем научился сдерживать эмоции.
Виктор решил заняться проявкой снимков. Он стал готовить раствор, но выяснилось, что закончилась сода, и настроение у него сразу испортилось.
Таша тем временем сражалась у себя в мастерской с огромным панно, изображающим всадницу на мчащейся галопом лошади. Она отложила палитру, сказав себе, что ей никогда не сравниться с Лотреком, и наклонилась, чтобы погладить Кошку, которая, громко мурлыкая, терлась об ее ноги.
— Тебе хорошо, Полукисточка, ты довольна жизнью: целыми днями только спишь, набиваешь себе брюшко, да еще и погуливаешь, если не запереть тебя дома. Что, я не права? Ну да, конечно, бедняжка, в прошлом году у тебя отобрали котят и раздали чужим людям! И все равно я тебе завидую: у тебя есть потомство… Моя сестра Рахиль беременна, а у нас с Виктором по-прежнему нет детей. Хотя… возможно, это к лучшему…
Таша потянулась и села в одно из кресел в стиле Генриха IV, стоящее рядом с канапе эпохи Регентства. Эту мебель Виктор купил в еще 1890 году. Больше всего Таша нравилась двуспальная кровать, стоящая в нише. Когда пружины стонали, не выдерживая бурных любовных утех, супруги перемещались в спальню к Виктору, хотя Таша было там не слишком уютно. Странно, как это они, такие разные люди, могут любить друг друга! Наверное, это возможно только благодаря взаимному уважению.
Таша пролистала альбом с набросками иллюстраций к сказкам Андерсена. Ей заказал их один бельгийский издатель, и она взялась за работу, так как ее картины не продавались. Несмотря на успех выставки, организованной в 1894 году «Ревю бланш», ни один коллекционер не приобрел ее картин. Таша отдавала себе отчет в том, что работами женщин-художниц интересуются куда меньше, чем произведениями их коллег-мужчин, но ее все чаще посещали сомнения. Стоит ли ей продолжать заниматься живописью? Виктор считал, что да. Но холсты, рамы и краски стоили дорого, поэтому Таша бралась за любую работу: она рисовала иллюстрации к книгам и карикатуры для газет, особенно для «Пасс-парту», где когда-то начинала, а еще раз в неделю давала вместе с матерью уроки акварели. Она придирчиво оглядела эскиз к сказке «Русалочка», который считала лучшим, и вдруг подумала, что и сама, подобно Русалочке, приносит себя в жертву — только не любви, а независимости. Таша вспомнила, как рисовала весной театральный задник для «Театр Либр». Столько самоотверженного труда — и такая смехотворная плата! Ей часто приходилось жертвовать интересными предложениями в пользу денежных. Вот и теперь она обдумывала предложение сэра Реджинальда Лимингтона, близкого друга английского писателя Оскара Уайльда, судебный процесс над которым вызвал в мае много кривотолков. Речь шла о том, чтобы сделать четыре декоративных панно для украшения одной из гостиных парижского особняка Лимингтона. Таша склонялась к тому, чтобы взяться за это — и на этот раз не только для того, чтобы покрыть свои расходы. Она надеялась раз и навсегда избавить Виктора от безосновательной ревности и доказать ему, что ничто не разрушит их брак.
— Идиотка! Ты вся — сплошное противоречие! Любишь мужа, но несмотря на его недовольство, все равно встречаешься с друзьями-художниками. Да, но не сидеть же круглосуточно в четырех стенах, правда, Кошка? Иначе дойдет до того, что я буду скучать даже по бездельнику Морису Ломье!
Таша отдалилась от всей этой братии, когда дело Дрейфуса вызвало во Франции всплеск антисемитизма. Был он виновен или нет, художники Форен и Каран д’Аш [23] яростно выкрикивали расистские лозунги. После ссылки Дрейфуса на Чёртов остров они поутихли, однако Таша не торопилась возобновлять с ними знакомство и ограничивалась общением с братьями Натансонами. [24] Она слишком серьезно пострадала от глубокой ненависти русских к евреям, чтобы испытать подобное снова, причем в стране, которая казалась ей образцовой с точки зрения соблюдения прав человека и гражданина. А ее отец Пинхас, опасаясь репрессий, вообще перебрался в Нью-Йорк…
23
Жан-Луи Форен(1852–1931) — французский художник, график, книжный иллюстратор; Каран д’Аш— псевдоним известного французского карикатуриста Эммануэля Пуаре. — Примеч. перев.
24
Таде Натансон(1868–1951), вместе со своими братьями Александром и Луи-Альфредом (его писательский псевдоним — Альфред Ати), руководил литературно-художественным журналом «Ревю бланш». — Примеч. авт.
Таша вздохнула и сунула альбом с набросками в стопку эскизов. Кошка мяукнула.
— Ты права, пора принимать решение. Я соглашусь на предложение сэра Реджинальда.
…Человек в клетчатом костюме и потертом котелке появился в книжной лавке «Эльзевир» за двадцать минут до закрытия. Жозеф, просияв, вышел ему навстречу.
— Вы пунктуальны, месье Дельма! Ваши книги упакованы.
— Я должен вам три франка, вот они. Я тут подумал… и принес вам своего Конан Дойля. У меня оказалось два экземпляра, они не совсем новые, зато это первое английское издание.
— Как мило с вашей стороны! Я как раз изучаю английский, и мне будет очень полезно почитать Конан Дойля в оригинале. Пойдемте, поговорим в задней комнате, здесь нам могут помешать, — предложил Жозеф, увидев в дверях внушительную фигуру Эфросиньи.
Кэндзи тем временем поспешил на помощь милой барышне, которая искала сентиментальные новеллы. Он проигнорировал взгляд Эфросиньи, пристально изучавшей его волосы, изменившие цвет благодаря патентованному средству «Нигритин», и притворился, что не слышит ее жалоб на служанку Зульму Тайру: