Встреча. Повести и эссе
Шрифт:
Еще в самом начале Гёте послал мне одно из своих стихотворений. Кстати, он тем временем его опубликовал, и не без успеха.
Ты, что в горной вышине Горе ведаешь земное (И страдающим вдвойне Облегченье шлешь двойное!) Я устал от смены вечной, То восторг, то боль в груди, Мир сердечный, О, сойди ко мне, сойди! [56]Я
56
Перевод В. Левика.
Но в этом стихотворении — я сразу почувствовала — была правда. Оно-то вылилось из самого сердца. Этот любимец богов, у которого, казалось, было все, чем может обладать человек, все же нуждался в одном: в душевном покое, а мое решение было неколебимым: не давать его никогда.
Я не более тщеславна, чем подобает женщине, но этим открытием я имею основания гордиться по сей день. Это было подобно наитию или озарению. Все, что я делала, руководствуясь только чувством, вдруг обрело ясность и смысл. Мне открылась вдруг вся жизнь сердца, и я как бы с высоты увидела то, о чем вам только что говорила и чего прежде — до того знаменательного дня — не могла бы выразить.
Гёте привык, что женщины не дают ему прохода. То есть он имел дело с дамами такого сорта, которым преподносил свою страсть и которые отвечали столь жалким «нет», что ему оставалось лишь выждать, пока они рано или поздно со столько же жалким «да» не кинутся ему на шею.
А я вот сказала сначала «да», а потом «нет», и это его озадачило.
Я написала ему письмо, где уверяла, что жизнь, потерявшая для меня всякую привлекательность, снова стала прекрасной, прекрасной благодаря ему, что полгода назад я была готова умереть, а теперь снова живу.
Я дала ему время переварить это — и уехала в Кохберг с Ленцем, его собратом по профессии, которого он очень боялся из-за его таланта.
Понимаете теперь, что значит сделаться задачей мужчины? Дальше мне оставалось только позаботиться, чтобы он не совершенно отчаялся и, чего доброго, не отказался от своей цели как от недостижимой. Но для этого достаточно (если дело начато удачно) нескольких поощрительных намеков, настолько туманных, что ни один разумный человек не стал бы возлагать на них ни малейших надежд.
Я думаю, моим самым большим удовольствием было упрекать его в том, что он меня не любит. Как ни справедливо это утверждение, в его представлении оно было жестокой несправедливостью. И кроме того, он мог считать его обещанием, что я, приложи он только достаточно стараний, дам ему явные доказательства моей любви, чего я, однако же, отнюдь не имела в виду и не обещала ни единым словом — в этом как раз и заключался мой ход.
Вот и почта. Значит, я тогда не ослышалась. Слух женщины тоньше, чем
Чтобы мужчина действительно потерял уверенность в себе, его надо заставить почувствовать, как много он проигрывает при более близком знакомстве, — таково правило, которое можно было бы вывести из данного случая. Значит, надо сделать вид, что первое впечатление от него нас просто потрясло. Когда потом наш восторг ослабевает, он из кожи вон лезет, чтобы снова оказать на нас действие, о котором он и сам не подозревал.
«Я вас презираю» — это не смутит ни одного мужчину. Но «Я, кажется, переоценила вас, милостивый государь» — этого орешка ему вовек не разгрызть.
Разумеется, наше разочарование в мужчине не должно распространяться на те качества, которых у него нет, но лишь на те, которыми он обладает. А уж с Гёте особенно — его можно было припереть к стене, играя только на его достоинствах, но никак не на недостатках. Он научился скрывать свои слабости под панцирем себялюбия, но его добродетели были совершенно беззащитны. Он никогда в них не сомневался.
Добродетели Гёте — особого рода. Он верен своим замыслам. Он искренен перед грядущими поколениями. Он справедлив в своих литературных сочинениях. Когда он верен, искренен и справедлив по отношению к нам — а он таков, — это всегда только крохи. Именно это обстоятельство, глубоко оскорбительное для нас, дает ему основание непомерно гордиться упомянутыми свойствами. И достаточно хоть чуть-чуть усомниться в его безупречности, чтобы повергнуть его в мучения и тем самым воспламенить.
Когда он писал мне письма дюжинами, я обвиняла его в том, что он пренебрегает мною. Когда я заставляла его ждать, я же бранила его за опоздание. Когда он посылал мне ранние примулы, персики или спаржу, я дарила их первым попавшимся людям и одновременно заявляла, что он вовсе обо мне не думает. Я сама часто удивлялась, чего только он не терпел от меня.
Однако мужчины склонны взваливать вину за свои неудачи в любви скорее на себя, чем на возлюбленную, — наверное потому, что тщеславие требует от них скорее иметь безупречную возлюбленную, чем самому быть безупречным. Значит, наши несправедливые обвинения могут заходить как угодно далеко. В этом отношении Гёте был просто помешан. Я могла упрекать его в чем угодно. Он предпочитал счесть себя последним глупцом, чем допустить, что его кумир — привередливая ведьма. Он верил, что давал мне поводы к ложным подозрениям, и с непоколебимым упорством тщился доказывать обратное, какие бы глупости я ни вытворяла.
Лучшими доказательствами он считал произведения своего искусства, он просто заваливал меня ими. И постоянно приходил в отчаяние, что я их не читала.
Такое обыкновенное пренебрежение было наверняка не самым худшим из моих маневров. Казалось бы, это очень просто. Ведь каждый знает, чего стоят поэтические сочинения. Говорят, что поэты — это люди, которые умеют высказать то, что другие люди чувствуют. Определение хорошее, но слишком краткое. Полное определение звучит так: поэты высказывают то, что чувствуют все люди, кроме них самих. Тем не менее, уверяю вас, мне пришлось весьма основательно все обдумать и оценить, чтобы прийти к этой мысли.