Встречи на перекрестках

Примаков Евгений Максимович

Преобразования в тупике

На XXVIII съезде партии, как уже писал выше, я отказался баллотироваться в ЦК, так же как и некоторые другие члены политбюро. Для меня такое решение диктовалось вполне определенной позицией – в своем выступлении на съезде я, в частности, заявил: «Я считаю твердо, что члены Президентского совета, например, не должны входить в политбюро, и буду действовать на основе этого убеждения». В этом же выступлении, касаясь роли партии, подчеркнул, что одной из главных причин осложнения обстановки в стране был тот факт, что мы не действовали «опережающими темпами» в области обновления партии, которая после отказа от конституционно гарантированной ведущей роли в обществе должна встать на путь завоевания

места ведущей силы.

Партия, по сути, на этот путь не встала. Оказалась не готовой действовать в тот момент демократическим путем, согласиться с существованием в ней «разномыслящих, но равно ответственных за перестройку сил», политическим плюрализмом в стране. Негативно сказалось и отсутствие новой идеологической основы деятельности. Ее не могли заменить сентенции типа «социализма с демократическим лицом». Необходим был крутой идеологический перелом, заключающийся не просто в отказе от несостоявшихся догм, но, да простит меня читатель за «навязчивую идею», в признании взаимовлияния социализма и капитализма, конвергенции как столбовой дороги развития всего человечества.

После XXVIII съезда я всецело сделал упор на работе в Президентском совете. Занимался не только внешнеэкономической деятельностью, но и вопросами, выходящими за ее рамки. Отношения с Михаилом Сергеевичем были хорошими, и я мог ставить перед ним проблемы довольно острые, решение которых, на мой взгляд, было необходимо. Но постановка этих вопросов вызывала определенную напряженность. Сознаюсь, главное, что меня волновало, даже возмущало, – это недостаточная решительность в укреплении власти Закона. Нельзя было не слышать, как на волне широкого недовольства бездействием государственных органов, падением порядка и дисциплины все громче звучали голоса, призывающие положить конец «демократическим играм» и вернуться к «жесткой руке». Опасность многократно усугублялась тем, что эти голоса были порождены не только ностальгией консервативных сил по прошлому. Они исходили и от тех, кто разочаровывался в способности властных структур в новых условиях перехода к демократии организовать дело и добиться результатов.

Горбачев, могу смело сказать, понимал такую опасность, но действовал крайне нерешительно. Когда 15 января 1991 года я ему сказал об этом, он мне ответил, что хочет избежать в тяжелые времена перехода к другому обществу гражданских столкновений – их могли бы спровоцировать решительные меры по наведению порядка в стране в целом. Но, как мне представляется, в словах Горбачева была только частичная справедливость. Скорее даже справедливость намерений, а не возможных результатов отказа от такой активности, что в конце концов подтвердилось путчем, организованным ГКЧП.

Телефонный разговор проходил далеко не гладко и закончился фразой МС: «Я чувствую, что ты не вписываешься в механизм». На следующий день я передал Горбачеву личное письмо, в котором говорилось: «После вчерашнего разговора я твердо решил уйти в отставку. Это – не сиюминутная реакция и, уж во всяком случае, не поступок, вызванный капризностью или слабонервностью. Ни тем ни другим – думаю, Вы не сомневаетесь в этом, – никогда не отличался. Но в последние месяц-полтора явно почувствовал, что либо Вы ко мне стали относиться иначе, либо я теперь объективно меньше нужен делу. И то и другое несовместимо даже с мыслью о продолжении прежней работы». К письму было приложено формальное заявление с просьбой разрешить мой переход в Академию наук СССР.

Не спорю, мое решение подать в отставку подтолкнуло и то, что я связал первый раз проявившуюся в мой адрес раздраженность и неприязнь с упразднением Президентского совета. В этом, пожалуй, я был не прав. Горбачев решительно отказал мне в отставке, сказав, чтобы я даже не думал об этом. Его желание оставить меня в «активной команде» подтвердилось в начале марта во время выборов членов Совета безопасности. Не знаю точно, кто работал в Верховном Совете против меня, но работа велась, и результат голосования был крайне неожиданным и обескураживающим – из всего

списка не прошли я и В.И. Болдин. Думаю, что это было неожиданным и для многих других. Взволнованно, искренне, горячо выступил Горбачев, подчеркнувший, что мое членство в Совете безопасности будет служить делу и он ставит вопрос о переголосовании. Я подошел к микрофону и сказал, что прошу не переголосовывать. Затем начались выступления. В такую минуту особую благодарность испытал к тем, кто поднялся в защиту, – все депутаты, попросившие слова по итогам голосования, вне зависимости от своей политической ориентации выступили в мою поддержку. Председательствующий Лукьянов обратился ко мне с вопросом, не изменил ли я свою точку зрения. «Не изменил», – ответил я.

Этот ответ был вознагражден хотя бы тем, что во время объявленного тут же перерыва ко мне подошла депутат Сажи Умалатова и назвала меня «настоящим мужчиной, каких мало в Верховном Совете». Все-таки состоялось переголосование, и на этот раз я был избран.

Совет безопасности был в ту пору конституционным органом, и это предполагало его большое значение в государстве. Многие считали, что, по существу, он берет на себя функции политбюро, которое продолжало существовать, но уже строилось совсем по другому принципу – наряду с несколькими «освобожденными» членами в него вошли по должности все первые секретари ЦК союзных республик. Создание Совета безопасности означало смещение от оси федеральной власти в сторону государственных структур. Вместе с тем он так и не стал, за редким исключением, коллегиальным органом для откровенного обмена мнениями и конкретных рекомендаций по многим животрепещущим вопросам. Больше действовали по линии контактов отдельного члена СБ, отвечающего за ту или иную сферу, с Горбачевым или с другим членом Совета безопасности.

Забегая вперед, скажу, что аморфность в работе Совета безопасности наблюдалась и после того, как он был возрожден в 1992 году. А ведь начиналось совсем не так. По моим записям, 20 мая 1992 года на Совете безопасности, в состав которого я вошел как директор Службы внешней разведки, выступил Б.Н. Ельцин и сказал: «Давайте создадим такую обстановку, когда кто-нибудь, выражая свое мнение, не опасался бы за свою безопасность». Ельцин нацеливал на регулярную коллективную деятельность: собираться не реже одного раза в месяц (была даже названа каждая вторая среда в 11 часов); раздача документов для обсуждения утром за два дня до заседания; вопросов – не более трех; их обсуждение не формальное; упростить аппарат; все нацелить на помощь в осуществлении курса на реформы.

На первых порах Совет безопасности действительно формировался как важный инструмент президентской власти во внутренней и внешней политике. Многое сделал для этого его секретарь Ю.В. Скоков. Потом последовала череда других секретарей и Совет безопасности практически перестал функционировать. Работал аппарат, но не выполнял своих прямых функций – подготовки заседаний СБ, а фактически дублировал и просто пересказывал оценки и выводы других органов исполнительной власти.

Вернемся, однако, к деятельности членов Совета безопасности при Горбачеве. Я упорно пытался навести порядок в первую очередь в сфере внешнеэкономической деятельности, за которую нес в этом органе ответственность. Проблемы затрагивались широко, распространяясь на отношения союзного центра с республиками СССР, с другими странами СЭВ. Внимание заострялось на необходимости исключить из внешнеэкономической деятельности несогласованность, безответственность, коррупцию.

Вот несколько примеров.

Апрель 1991 года. Доложил президенту СССР о конфиденциальном письме, поступившем от заместителя председателя правительства Чехословакии, который утверждал, что принятая нами система, предусматривающая обмен между предприятиями стран СЭВ лишь через валютные отношения, с учетом реального положения в СССР и странах-партнерах практически прекращает существовавшие кооперационные связи. Одновременно это ведет к прекращению товарооборота со странами СЭВ в децентрализованной его части.