Встречи на ветру
Шрифт:
– Попа у тебя красивая. Настоящий женский зад. Возбуждает.
Я и сама знаю, что у меня задница развита не по годам, но чтобы мужчина мне сказал об этом – это первый раз. Назвался груздем, полезай в кузов. Какой такой гриб груздь, я не знаю. Так папа говорит.
– Ты что удумал?
– Я думаю о тебе. – Мы идем по переулку Работников связи. До сих пор не понимаю, какое отношение имеют работники связи к этому глухому переулку. – Думаешь, я не замечал, как ты буквально преследуешь меня? Ты уже не ребёнок, понимать должна, что это значит.
Ветер дунул так сильно, что сверху посыпалось что-то. Я в испуге прижалась к Валентину.
– Мы
Это была моя первая встреча на ветру. В Валентиновой комнате не было кровати, и девственности я лишилась на низкой тахте, накрытой клетчатым красно-черным пледом. Так что пятнышко моей крови было почти незаметно.
– Теперь я забеременею? – шепчу я и глотаю слезы.
– Не бойся, – отвечает мой первый мужчина и пьет вино. – Я не мальчик, и в тебя ничего не попало. – Чего не попало, я не понимала тогда. Молчу и плачу.
– Дай и мне выпить.
– Придешь домой пьяная и заплаканная. Что родителям скажешь?
– Скажу, что меня учитель истории изнасиловал. Опоил и изнасиловал. – Утром я была без ума от грека, а сейчас люто ненавижу его.
– Если женщина не хочет, никто не сможет взять её. Если только не оглушить. Позора на всю школу желаешь? Мне-то что. Я и так собрался увольняться. Еду в Москву. Там у меня сестра замужем за полковником. Обещала помочь с работой и пропиской.
Тут меня такая злоба охватила, что я была готова разбить о его курчавую голову бутылку. Сдержалась.
– Езжай. Я-то думала, ты настоящий мужик. А ты хиляк. Целку сломать сразу не мог.
– Уходи прочь! – Задело.
– Учтите, товарищ учитель, если Вы хоть словом обмолвитесь о том, что тут было, – я махнула рукой в сторону тахты, – я и в Москве Вас достану. Напишу прямо в партийный комитет. Самый главный.
– Постой, – трусоват был бедный Валя, – я ничего не скажу. Так и не было ничего. Так ведь? – Какая мерзкая у него улыбка.
Вышла в переулок Работников связи, и ветер ударил в мое разгоряченное лицо. Остудил жар. Испарилась любовь. Так закончилась моя первая встреча на ветру.
Я душу спрятала в сундук, Чтоб не нашли ни враг, ни друг, Как ни старались, ни искали… Чтоб на ветру не полоскали. Не билась чтоб, едва дыша, В чужих руках моя душа. Чтоб отойти она могла От бед, предательства и зла. Укрыла покрывалом белым, Чтоб не страдала, не болела. Но только вдруг раздался стук… Открыла старенький сундук И вижу, что, едва дыша, Там задыхается душа. «Пусти меня, я полечу, Я жить в неволе не хочу».Такие слова пришли мне в голову по дороге домой. Папа с мамой даже не повернули головы, буркнули «Привет» и продолжали смотреть телевизор. Я же заперлась в ванной. Почти час я отмокала в теплой воде и все смотрела на свое тело. Оно стало чужим.
Так закончилась моя первая встреча с мужчиной. Первая встреча на ветру.
Ленинградские ветры
Из общежития меня поперли, а куда деваться – не знаю. Город стал для меня чужим. Но и уехать не могу. Гордость не позволяет. Белые ночи отходили, и в город пришли сумерки. Казалось, нет ни ночи, ни утра, ни дня. Все едино. Одну ночь я провела в зале ожидания Московского вокзала. Милиционер турнул оттуда. На другую меня приютила женщина-проводник. Сжалилась.
– Тебе, девушка, одна дорога, – сказала она рано утром, перед тем как уйти и спровадить меня, – в дворники идти. Можно бы и в строители, но больно ты изящна для работы на стройке.
Я к тому времени похудела. Задницу не срежешь, но с моей талией она выглядит очень симпатично.
– Дам тебе в долг тридцать рублей. – Тетя Нина – женщина добрая. – Это почти половина моей зарплаты. Отдашь, когда заработаешь.
Из дома мы вышли вместе.
– Мне направо. – Проводница одета в форму, я с чемоданом и в легком платьице, а вдоль улицы, как в трубе, дует ветер. – Дойдешь по Гончарной до площади Восстания, а там по Невскому. Спросишь, где находится стройтрест номер двадцать. Там спросишь Чурикова Ивана Петровича, это брат мой. Вот тебе записка. – И, уже уходя: – Чемодан сдай в камеру хранения. Долг вернешь.
– Вы же сказали, что для стройки слишком… – Не поворачивался язык назвать себя изящной, я подобрала другое определение: – Худа.
– Ты не худая. Не видела ты худых, а мне довелось в войну повидать ленинградцев из блокадного города. Ты, я же сказала, изящна. Братец, может быть, найдет тебе какую-нибудь работёнку в конторе, для твоей натуры пригодную. Иди уж, а то я с тобой на выдачу белья опоздаю. – Тетя Нина хлопнула меня по плечу чисто по-мужски, ругнулась беззлобно и ушла.
Я осталась стоять на тротуаре с чемоданом в руке и открытым ртом. Это какую же пригодную для моей натуры работёнку найдет мне брат проводницы? Ветер набирал силу. И пошла по улице Гончарной, слегка наклонившись вперед и бормоча под нос: – Все равно я буду жить и учиться в этом городе. И ты, ветер, не мешай мне.
Потом в голову полезли какие-то совсем сумасшедшие слова:
Разбитые пальцы… Забытые ноты… И время случайно застыло в часах… Горячие губы… Безумие… «Кто ты?» И руки – невольно – в твоих волосах… Фальшивые маски… И лживые роли… Притворно улыбка гнёт линию губ… Горячим дыханием я грею ладони… Дрожащие пальцы на мягкости рук…Так и дошла, сопротивляясь ветру и твердя слова, до входа в Московский вокзал. Часы на стене показывали московское время – семь часов тридцать три минуты.
Тётя Нина женщина добрая, но очень нехозяйственная. Сама не поела и мне не предложила ничего кроме чая. В подвале полумрак. Дядька в окошке камеры хранения, наверное, вчера сильно пил и закусывал луком. Вонь страшная.
– У тебя поезд когда отходит? – дыхнул мне в лицо.
– Вечером, – вру я.
– Врешь, девка. Меня не проведешь. Я пятнадцать лет цириком служил в Крестах. У меня глаз наметан.
Кто такой цирик и какие такие Кресты, я не знала, но мне стало страшно.
– Нет у меня билета. Пока. Но я обязательно уеду, – опять лгу я.