Встретимся в полночь

Венеция, Италия 1799 год

На третьем этаже дома наслаждений Марии Бенефито располагалась большая спальня. Из окон высотой в двенадцать футов открывался впечатляющий вид на то место, где канал впадал в море. Окна были обрамлены бархатными драпировками глубокого пурпурного цвета с золотой бахромой, которые должны были зрительно согревать холодные стены и пол из итальянского мрамора с розовыми прожилками. На кровати с балдахином, украшенным фестонами, лежал мальчик лет шестнадцати. Он не спал, его зеленые глаза с темными ресницами были устремлены на резвящихся нимф, изображенных на потолке. Руки были закинуты за голову, пальцы тонули в густой массе

Фигура его еще не была окончательно оформившейся. Обнаженный торс над шелковым покрывалом, прикрывающим узкие бедра, являл остатки мальчишеской угловатости. Однако развитая мускулатура, которая была результатом его любви к времяпрепровождению на открытом воздухе и к недавно обретенному увлечению боксом, придавала ему более взрослый вид. Россыпь тонких, мягких волос была заметна на его груди, руках и ногах, под мышками, внизу живота и слегка – на тыльной стороне кистей. Редкие волоски начали неровно расти над его верхней губой и на подбородке, что вызывало у него особую гордость. По меньшей мере дважды в неделю он благоговейно брал в руки бритву и старательно брился.

Коринна, энергичная блондинка, оказывавшая ему услуги вчера вечером, пошевелилась рядом с ним, но не проснулась. Она была молода – всего тремя годами старше его – и хороша собой. Прежде чем погрузиться в честно заработанный сон, ее опытные руки принесли ему физическое облегчение. Удовольствием он это не назвал бы – слишком уж оно не вязалось с таким определением.

Это была идея отца – доверить его «хорошенькой куртизанке». Представление маркиза де Марке о прекрасно проведенном вечере состояло в том, чтобы, оставив сына в руках дорогой жрицы любви, самому заняться исследованием более изощренных мест, где он мог бы получить удовольствие. Об этих совместных походах отца и сына в дорогие публичные дома каждого города, который они посещали, никогда не сообщалось в частых письмах юноши матери, оставшейся во Франции, в тихой сельской местности. Когда он писал маркизе, то сообщал, что у него много приключений. Что, строго говоря, и не было ложью. Это позже он научится лгать так же искусно, как сам Люцифер, но сейчас он все еще сражался со своей невинностью, и именно в этом бастионе еще не была пробита брешь.

В письмах он умалчивал о многом. Маркиза, достаточно хорошо зная своего мужа, могла бы предположить, что сын несчастен, но ее ответы были бодрыми и полными нежности. Юноша страшно скучал по дому, что его удивляло. Он никогда не думал, что будет тосковать по тому месту, которое раньше казалось ему удручающе скучным. Он отчаянно стремился – как это сделал бы любой молодой человек – вырваться оттуда и увидеть большой мир. И он воистину его увидел – мир своего отца. Семь месяцев они странствовали вместе, считалось, что он изучает семейное дело. А вышло из этого только то, что наивный мальчик из провинции, не имеющий никакого образования, кроме того, что он получил от своего наставника в детстве, обладающий чувством юмора, которое его отец не был способен понять, равно как и то, почему его сыну не удается влить в себя достаточное количество спиртного, потерпел фиаско в тех кругах, куда ввел его отец. Он устал, соскучился по дому и лишился иллюзий, ибо слабые узы, связывающие его с отцом, с каждым днем становились все слабее.

Дверь в комнату открылась, и вошел маркиз, что заставило юношу встрепенуться. Высокий, все еще привлекательный – несмотря на очевидную печать рассеянного образа жизни – и бесконечно высокомерный, маркиз был человеком дерзким и жестким. Чувствительности он был лишен начисто, равно как и уважения к чему бы то ни было, кроме таланта в финансовых сделках и классических мужских пороков – в обеих этих областях он мог бы похвастать обширными знаниями.

Сделав три шага, маркиз остановился.

– Коринна, проснись.

Модная куртизанка, ничуть не стыдясь, поднялась, нагая, с кровати. Полусонная, она направилась к двери и закрыла ее за собой, даже не открыв глаз.

Юноша сел в постели. Он чувствовал себя еще более беззащитным, чем обычно. Одетый, отец нависал над ним, и, вдруг застыдившись своей наготы, юноша повыше натянул простыню. Смущение окрасило его шею и заставило вспыхнуть кончики ушей. Его юный ум работал быстро, и он отчетливо понял, что отцу хочется, чтобы он во всей полноте ощутил неловкость своего положения.

– Рафаэль, – сказал маркиз, и юноша поморщился, уловив, что его имя произнесено тихо, словно угроза. – Надень панталоны, мальчик. Мы должны поговорить о твоем возвращении домой.

Сердце у него забилось чаще, перехватило дыхание, голова закружилась от такой неожиданной радости.

– Домой? Когда?

– Сейчас же. Сегодня утром. Я еду в Милан. Ты возвращаешься во Францию. – Маркиз замолчал, быстро взглянул на сына, потом отвел глаза. – К матери.

– Сэр! – Сердце у Рафаэля замерло. Его прогоняют. Его отсылают домой в немилости. – Но… почему же?

Маркиз скрестил руки на груди, лицо его побагровело. Рафаэлю уже и раньше доводилось видеть, как лицо отца становится багровым – откровенно говоря, это случалось часто. И слишком часто, как и теперь, юноша не понимал, в чем его вина. Он откинулся на греховно мягкие подушки, в изобилии лежащие на кровати. Еще вчера вечером он чувствовал себя среди этой роскоши шейхом. Сейчас он ощутил себя букашкой, попавшей в поле зрения голодной ящерицы.

– Есть нечто такое, что ты должен узнать, нечто… – Маркиз поднес ладонь ко рту, чтобы вытереть влагу, проступившую над верхней губой. – Я пытался, не обращая внимания на мои сомнения, жить так, как если бы ничего не произошло. Дело не в том, что я не мог полностью принять тебя, сомневаясь, что ты мой сын. Твоя мать… будь она проклята! Не было способа узнать, когда она говорила правду: когда в горячке спора выкрикнула свое признание или в другие моменты, когда все отрицала. Только один раз, заметь, она сказала это, и в то время она была безумнее, чем ирландская баньши [1] . Наверное, не стоило верить ей. Но я никак не могу перестать думать об этом. – Снова он посмотрел на юношу и снова отвел взгляд, словно то, что он увидел, было для него невыносимо. – Я пытался найти признаки сходства, как будто это могло дать ответ на вопрос. Иногда я замечал их, потом снова терзался сомнениями. У тебя цвет волос матери, но разве это моя челюсть? Мой нос? Все это очень плохо. – И он быстро мотнул головой.

Рафаэль задрожал, потому что, хотя он не совсем понял, о чем говорит отец, ужасное грызущее ощущение зародилось где-то на краю его сознания. Что-то катастрофическое брезжило в этих словах, вроде грозовых туч, предвещавших злобную бурю. Он сказал почти шепотом:

– Сэр, я уверен, что, если я и сделал что-то, что могло вас огорчить, я смогу объяснить…

– Не стану скрывать, что ты меня разочаровал. У тебя абсолютно не мой темперамент, что дает мне основания считать, что мы не состоим в родстве. И на этом я склонен остановиться. Месяцы, что мы провели вместе, не рассеяли этой уверенности, а вчерашний вечер с этой гетерой… ну, у тебя был такой вид, будто тебе вообще не хочется. И я подумал: «Вот он, признак. Могут ли быть более разными двое мужчин?» И понял, что ты не можешь быть моим сыном.

Рафаэль никак не прореагировал на эти слова. Он всегда ощущал неприязнь отца. Еще до того, как маркиз бросил жену и сына девять лет назад, Рафаэль уже знал, что их не связывает даже подобие чувств, которые должны испытывать друг к другу отец и сын. Но это… Подумать только, что человек, которому он так старался угодить, которого ненавидел и обожал, о котором всегда думал как об отце, вовсе им не является!

Боль пронзила его. Губы Рафаэля зашевелились, они были сухими и непослушными, он пытался прийти в себя.