Вступление в будни
Шрифт:
– Тебе не кажется, что луна стала менее красивой и поэтичной с тех пор, как стало известно, как выглядит ее обратная сторона? – спросил Николаус. Он наклонился к окну, и Рольф, посмотрев на его узкую, хорошо сложенную голову, сказал:
– Нет. Как и девушка не теряет своей красоты, если ты знаешь биологию: человек на столько-то процентов состоит из воды, у него столько-то костей и столько-то литров крови… – Он слегка подтолкнул его. – Вон твой гризли.
На дороге мирно сидел толстый кролик и с любопытством
– Я рад, что ты переехал!
– Да? – сказал Николаус. Вчера вечером они часами бродили по лесу, почти не разговаривая друг с другом, один раз только Рольф произнес три строчки стихов. Утром они вместе поехали на комбинат на велосипеде; путь был неблизкий, ночью можно было видеть красные огоньки на трех дымовых трубах. Николаус почувствовал облегчение еще и потому, что ему больше не нужно было ехать в автобусе с обоими – Куртом и Рехой – и наблюдать, как их руки соприкасаются, как они склоняют головы друг к другу и шепчутся. Он заглянул внутрь комнаты. – Это фото…
– Моя девушка. Вместе закончили рабоче-крестьянский факультет. Теперь она учится в Берлине.
– Она красивая.
– Она будет врачом, – сказал Рольф.
В соседней комнате наступила тишина. В бараках погас свет. Один раз кто-то пьяный споткнулся, вовлеченный в упорный продолжительный спор с воображаемым глупым собеседником. Юноши снова услышали низкий гул сосновых верхушек, раскачиваемых ветром, и проезжающих на шоссе грузовиков. Николаус прислонился лбом к оконному косяку, он говорил осторожно и смущенно:
– Иногда я думаю о Рехе. Это… Что ты о ней думаешь?
Рольф тихо рассмеялся.
– Ты зачем спрашиваешь? Только не говори мне, что тебе нужно чужое мнение.
– Твое нужно, – сказал Николаус, и Рольф, немного подумав, сказал: – Тростинка на ветру… Характера нет, по крайней мере пока. Она все время тащится за Куртом, и при этом, думаю, злится на себя и на него за это. Возможно, однажды она станет настоящей женщиной. Может быть, она станет такой… – Он подул на кончики пальцев. Он нагнулся и уверенно сказал: – Ты ей нравишься.
– Ты с ума сошел, – ответил Николаус грубо.
– Пригласи ее куда-нибудь. Покажи ей портрет, – уговаривал он Николауса. – Приводи ее после обеда. Я останусь, если боишься. Посидим, поболтаем. И, Николаус, портрет хорош, слишком гладкий, правда, но ты это и так знаешь, пока нет собственного почерка, но мне он нравится, и Рехе он тоже понравится.
Николаус со вздохом сполз по подоконнику.
– Не все так просто.
Свет фар скользнул по дороге. Открытый внедорожник резко затормозил. Водитель выскочил и, грохоча, побежал по коридору барака, барабаня в дверь.
–
– Но он же и так приходит на работу самым первым.
– Конечно. Я уже видел, как он был на ногах три дня и три ночи из-за аварии, а потом еще отпускал шуточки, чтобы подбодрить остальных. – Рольф засмеялся. – Каждый месяц он напивается, а утром приходит, все еще не совсем протрезвевший, но пунктуальный, как будильник, и задает всем жару. Но я уже говорил тебе, что у него нервы стальные.
– Я никогда не видел, чтобы он уезжал в воскресенье.
– У него нет семьи, – сказал Рольф, – во всяком случае, он нам о ней не рассказывал.
– Ради кого он тогда так надрывается?
Рольф ответил то ли удивленно, то ли раздраженно:
– Ради комбината. Ради нас.
Николаус отвернулся и промолчал. Через пару минут водитель шел вместе с мастером. Он увидел две темные фигуры в окне и с сентиментальным пафосом процитировал: «Под серебряной луной…» Он застегивал рубашку и пиджак на ходу.
– Что случилось, товарищ Хаманн?
– В сушилке прорвало трубу. А труба-то четырехсотмиллиметровая. – Он залез в машину, несмотря на свою полноту, и, пока водитель разворачивался, высунулся из окна и крикнул: – Совы, ложитесь спать! Самый лучший сон – это сон до полуночи.
Они смотрели вслед удаляющейся машине. Из-под шин летел гравий.
Николаус сказал:
– А я просто всегда думаю о том, как мне жить дальше и что мне нужно делать… Не представляю свою жизнь без рисования.
Рольф сделал движение, как будто хотел положить руку ему на плечо, но передумал и сказал:
– Не нужно извиняться. Я тоже хочу добиться чего-нибудь, поэтому и пошел учиться. Тебе просто нужно в какой-то момент понять, для кого ты учишься или для кого ты рисуешь.
– А ты пишешь стихи только для себя или потому, что тебе приносит это удовольствие? Ты их никому не показываешь.
– И правильно делаю, – отмахнулся Рольф, уверенность покинула его. – Белиберда и сырой материал. Возможно, однажды…
Они оставили открытыми обе створки окна. Луна теперь стояла на расстоянии вытянутой руки над лесом, и ее голубовато-белый свет падал на половицы, покрывало Николауса и его любимые пейзажи на стене. Шумели сверчки. Николаус прошептал:
– Эй, Рольф. Ты же поговоришь с Рехой?
– Я просто притащу ее сюда.
Николаус сказал то ли луне, то ли Рольфу, то ли самому себе:
– Я называю ее «девушка с волосами красного дерева».
Ближе к утру, когда стало очень прохладно и над горизонтом поднялись полосы бледно-красного цвета, Хаманн вернулся.